была их формула, когда она уходила на вечернюю подработку.
Женя кивнула, прижала Ромку к себе. Какой он еще маленький.
– Скажи ему, – сказала Наталья, – скажи ему правду…
Что-то злое, непримиримое плескалось в ее лице. Происходило что-то недоброе, чему Женя не могла подобрать слов.
– Он маленький, он не понимает, – сказала Женя, – чего ты добиваешься? Ты хочешь, чтобы он заплакал?
– Это ты собираешься его оставить, – сказала Наталья, – думаешь, он не расстроится, когда обнаружит твое отсутствие?
– Ты изменилась, – сказала Женя, – стала… недоброй.
– Зато ты у нас добрая. – Натальино лицо конвульсивно дернулось. – Единственное, что ты умеешь, – создавать проблемы. Кто тебя просил приезжать? Кому ты оставляешь своего ребенка? Отцу, который видеть его не может? Маме? Ты в курсе, что она недавно потеряла на улице сознание? И кто будет возиться с ребенком, когда родители будут на работе? Об этом ты подумала?
Ромкино сердце стучалось так громко и близко, что казалось, оно стучится в Жениной груди.
– Рома устал, – прошептал он, – Рома хочет спать.
Женя крепко прижала сына к себе и вышла из кухни.
– А осколки ты на меня оставила? – завизжала вслед Наталья.
– Не трогай, сейчас уберу! – закричала в сердцах Женя, сталкиваясь в дверях с заспанной мамой.
– Три часа ночи, – мама пригладила растрепанные волосы, – что разбили?
– Рома чашку уронил, – все еще дрожа, ответила Женя.
– Не порезался? – встревожилась мама.
– Иди спать, не волнуйся, – сказала Женя, – сейчас Рому переодену и все соберу.
– Дай его сюда, – сказала мама, протягивая к Роме руки, – пойдешь к бабушке? Где его пижамы, в рюкзаке или в чемодане?
– В чемодане, слева, – сказала Женя, открывая локтем дверь в зал.
– Ты полегче с Натальюшкой, – сказала мама, ловко натягивая на Рому пижаму, – драма у нее. Подруга, ты ее, наверное, не знаешь, Ася, родила от парня, в которого она была влюблена. Так она возится теперь с этим Сережкой, как с родным. Я говорю, не ходи туда, не рви сердце. А она – не могу, Ася не мать, а кукушка какая-то, не кормит пацана совсем. Натка приводила его к нам, худющий, лопатки торчат. Но славный! Глазенки темные, как черносливки, совсем как у Ромика. Оба августовские, дней восемь разницы, не больше. И кудри такие же. Рома выше и не такой худой. Сережка с трудом говорит. Пару слов всего знает: мама, тятя (это он деда так зовет) и Ната. Ой, и «дай» еще. Наш Ромусик просто поэт по сравнению с ним…
Ласковый мамин голос словно взболтал осевшую на дно темную жижу. Жене казалось, что тот далекий вечер с Эдуардо, Наталья и Ася остались в прошлом, в настоящем был только Рома. Сын, который никому, кроме нее, не принадлежал. Приезд всколыхнул стоячую воду, из которой полезли на волю призраки.
– Смотри, уснуло твое сокровище, – сказала мама, подтыкая Ромке одеяло, – мне кажется или температура у него?
– Нет вроде. – Женя потрогала Ромкин лоб.
– Плохо
