что еще немного, и Наталья начнет кричать и рвать ногтями его гладкое, тупое, похотливое лицо. Лицо, о котором она столько мечтала. Идиотка…
– Да не обмирай ты так, – сказала Ася, – пошли лучше чай пить.
– Сяй-сяй, – китайским болванчиком завелся Сережа, – Сёза тоза хосит сяй.
– Сережа тоже хочет чай, – перевела Наталья.
– Это даже я понимаю, – захохотала Ася.
Глава 12
Июль 1993
Тверь встретила Женю дождем. Редкие, как слезы, капли застучали по голове сразу, как только Женя вытащила неподъёмный рюкзак из вагона. До родительского дома они с Ромкой добрались мокрые и озябшие. На двери в квартиру крест-накрест теснились аккуратные шляпки гвоздей, неодобрительно пучилась кнопка звонка.
– Можно я нажму кнопку? – Ромка переступил с ноги на ногу, оставляя мокрые следы.
Женя выдохнула и вытерла рукавом лоб, капли пота перемешались с дождем.
– Приехали… – сказала сзади мама, – не успела вас у поезда перехватить.
– Ничего страшного, мы сами добрались, – сказала Женя.
Мама тяжело оперлась рукой о перила, у лунок ногтей пролегла лиловая тень.
– Ну что же ты не звонишь? – шутливо строгим голосом сказала она Роме.
Женя прижала рюкзачный горб к стене и подхватила Рому на руки.
Ромка торжествующе нажал на кнопку, воздух прострелил пронзительный звук.
Сын отдернул руку и виновато посмотрел на Женю.
– Испугался? Вот такой у нас нынче звонок. – Мама улыбнулась уголками губ.
Женя с тревогой отметила, какими темными, словно обведенными чернильным карандашом, были мамины губы.
– Что случилось со старым звонком? – Женя поползла рюкзаком по стене и поставила Рому на ноги.
Мама бросила взгляд на дверь.
– Отец стал хуже слышать. Только ты ему не говори.
Женя виновато потупилась, на душе завозились, заскребли когтями проклятые кошки. Ничего не скажешь, хороша… блудная дочь. Отец и раньше не отличался здоровьем, мама бодрится, но выглядит совсем больной.
За дверью послышались шаги, откинулась цепочка, провернулся замок.
Отец постарел, усох, как изъеденное червем яблоко. Пустота проглядывала в глазах, в новой манере поджимать бледные полоски губ.
– Здравствуйте, здравствуйте, – сказал отец. Его выцветшие глаза обшарили дверной проем и замерли на дверной ручке, ниже которой ерзала мокрая Ромкина голова.
– Проходите, раз приехали, – сказал отец и повернулся спиной.
Тяжеленный, как чувство вины, рюкзак придавил Женю к земле, непосильной ношей впился в плечи. Мишура, сказала Жене лиловая дама в Таврическом, все, что казалось таким простым и логичным в Питере, выглядело несуразным и стыдным в Твери.
– Ничего, ничего, – зашептала
