сейчас!
Едва ужасный колдун стал произносить свои сатанинские заклинания, как за стенами замка поднялся ураганный ветер. Не выдержав его мощного напора, стекла во всех окнах тронного зала вылетели из рам – и ночь ворвалась во дворец. Большие летучие мыши со свистом рассекали воздух, светящиеся призраки мелькали то тут, то там; в опустившемся сумраке слышались вздохи и шепоты невидимых существ. Бедная Ириния почувствовала, как у нее закружилась голова. Она закрыла лицо руками и упала на трон, теряя сознание…
Если бы кто-нибудь посторонний сейчас оказался в тронном зале, он бы умер от страха, наблюдая за чудовищным превращением прекрасной Иринии в гадкого ворона. Ее дивные ноги, которым позавидовали бы античные статуи, стали грубеть и сохнуть, пока не превратились в когтистые лапы большой птицы; ее божественный стан, так и не успевший испытать страстных объятий мужчины, стал расти вширь и покрываться крупными черными перьями; ее нежные руки, унизанные драгоценными браслетами, превратились в широкие крылья. И только голова Иринии ничуть не изменилась. Как ни бился колдун, произнося самые страшные и могущественные заклинания, как ни призывал он на помощь самых могучих подземных духов – не мог он до конца превратить прекрасную Иринию в гадкого ворона. Хоть и потеряла она почти весь человеческий облик, ее лицо как будто стало еще прекрасней и пронзало сердце трагической и неземной красотой. Осознав, наконец, что все его старания больше ни к чему не приводят, гнусный Повелитель Воронов умолк. Он страшно устал; крупный пот градом стекал с его бледного, без единой кровинки, лица. Прислонившись к колонне, он переводил дух, готовясь произнести последнее, самое грозное и могущественное, заклинание, чтобы убить прекрасную Иринию. Раз уж он оказался бессилен полностью лишить ее красоты, то должен покончить с этой непокорной женщиной, отнимавшей у него власть и славу одним своим существованием.
Тем временем сознание вернулось к Иринии. Медленно она открыла глаза и увидела, что с ней стало… В проемы разбитых окон врывался ураганный ветер; он рвал и метал пламя висящих на стенах факелов; в его свистах и стонах слышались ей крики и вопли ее бедных подданных, отданных на растерзание чудовищным воронам. Иринии чудились обезумевшие от горя матери, пытавшиеся защитить своих окровавленных младенцев от острых, как кинжалы, когтей разъяренных птиц; беспомощное отчаянье стариков, у которых на месте глазниц зияли кровавые раны… В огромных прекрасных глазах Иринии застыли слезы.
– О мой бедный народ, – тихо прошептала она, – чем я могу помочь тебе…
В этот миг сострадание с такой силой сдавило ее сердце, что от нечеловеческой боли Ириния горько и пронзительно вскрикнула. И тут свершилось величайшее чудо: из уст ее словно сама собой полилась ПЕСНЯ, подобной которой на земле не слышали с тех пор, как сумасшедшие менады растерзали пленительноголосого Орфея. Боже, что это была за песня! Ее тихая небесная мелодия, покрыв собой свирепый вой ночного урагана и мерзкий грай бесчисленных падальщиков, проникла в самое сердце каждого жителя королевства, заставив его сильно забиться в неясном еще предчувствии. Это была песня райского ангела над умирающим от пыток мучеником, это был нежный голос сострадания, возвращающий мужество; это была вера, зовущая на подвиг… Какая это была дивная музыка! В ней чудилась и нежность матери, кормящей тугой грудью своего дышащего здоровьем
