в нее драгоценный кипяток (вода была ограничена) и прикладывала постоянно к больному месту. В результате почти прожгла дырку, а боль не унималась.
Один из трактористов сказал: «Поехали в Вороновку, в больницу» и повез меня на мотоцикле без коляски. К боли прибавился страх и муторность от вытрясания кишок. Приехали. Больница в Вороновке – обшарпанное деревянное строение, у входа в которое сидят нуждающиеся в медицинской помощи. А нуждались в ней, только те, кто уже помирал. Один мужик сидел с буквально отрубленной ногой – колол дрова и промахнулся, другой с пробитым черепом и т. д. Я предстала пред очами, местного стоматолога, который, очевидно, по пустяковости моего заболевания и по нехватке времени схватил щипцы (не протерев их ничем и вымыв рук) и ловко, одним движением вырвал мне злосчастный зуб. Обливаясь слезами от боли, я отправилась в обратный путь, будучи вынужденной терпеть все прелести единственной дороги, которая могла доставить меня в полевой стан.
Нас должны были вывести в сентябре, но он наступил, а никаких известий из Москвы не было. Стало холодать. В октябре пошел снег, а нас все не забирали. Снег залетал в щели вагончиков. Теплой одежды у нас было с собой очень мало. Ватников выдали всего три штуки на 15 человек, сапог тоже. Их надевали те, кто шел работать на прицепе. Они тоже не очень-то спасали, и трактористы из жалости сажали нас в кабинку трактора, а, чтобы прицеп работал, просверливали дырку и привязывали нитку. За нее можно было дергать из кабинки. Это увидел бригадир, по прозвищу «минь-минь». Прозвище это образовалось потому, что он пытался при нас сдерживаться, чтобы не ругаться матом, начинал какое-то бранное слово, спохватывался и заминался. Вот и выходило что вроде «минь-минь». Ругался он в основном, возмущаясь, зачем нас прислали, на его голову. В работе толку от нас чуть, а забот по горло.
Особенно много их стало, когда девицы начали по очереди болеть. У кого потек гной из ушей, у кого была жуткая простуда, у кого воспалились придатки, был случай и тяжелой пневмонии.
Удивительно, что я самая худенькая из всех ничем простудным не заболела. Хватило и флюса. По собственной инициативе просыпалась рано-рано, почти ночью и растапливала буржуйку соляркой, чтобы спавшим вповалку друг на друге подружкам было полегче вставать. На нарах холод доставал особенно, мы мерзли отчаянно, к тому же заросли грязью. Сжалившись, нас повезли в баню по-черному, т. е. без окон. Мылись мы в кромешной тьме, шаря руками и еле-еле находя тазы и воду. Вымыться не вымылись, а только грязь развезли, да такую, что потом на спине друг у друга писали имена любимых или их адреса. Хорошо хоть погрелись.
С грязью связан еще один памятный эпизод. Однажды ночью мы услышали, как самая красивая из нас (не буду называть имени) рыдает. Сначала она не хотела говорить, в чем дело, но потом призналась: «У меня, наверное, сифилис. Он, должно быть, меня наградил». Кто этот таинственный он, она не сказала. Осмелившись от отчаяния, она показала подозрительные шишки. О, ужас! Что делать? Все были в растерянности.
