стены, облезлые настолько, что из-под них тут и там просвечивает деревянная дранка с пучками соломы. Пол выложен из грубых каменных плит, арочный потолок с перекрещенными деревянными балками удушающе низок, на кровати подо мной – серая, груботканая простыня, поверх неё – какая-то серо-желтая шкура, под простыней всё шуршит, словно она брошена не на матрас, а на тюк соломы, вперемешку с зерном… Единственное стрельчатое окно с покосившейся рамой закрыто простыми ставнями. Я бросаюсь к нему, не без труда распахиваю эти ставни наружу, гляжу вниз, на улицу. Как оказалось, моё окно находится во втором, очень низеньком, этаже, и от увиденного под собой я чуть не вывалилась наружу, вслед за ставнями.
По узенькой брусчатой улочке шли женщины и мужчины в старинных костюмах – жутко театральных, с одной стороны, но с другой – я абсолютно точно знала, как называется каждая их деталь: вот эта куртка без рукавов – колет, а эта тога с расширенными книзу рукавами – симара, а вот этот орнамент на кружеве воротничка склочной и скупой трактирщицы Лукреции – ретичелла… А на соборной башне через полчаса зазвенит колокол к службе, на которую я опаздываю, хотя жена и предупреждала меня, что я, наверняка, просплю… Погодите… кто? жена???
Я хватаюсь за причинное место и обнаруживаю под рубахой именно то, благодаря чему, в основном, и обзаводятся жёнами, и с ужасом ловлю себя на самодовольной мысли, что моей Агостине завидует добрая половина наших мадонн. Судорожно трясу головой, пытаясь – не то очнуться, не то встряхнуться, но мысли не становятся на место. Потом начинаю осматривать себя и осознавать своё тело – сначала жесткие, длинные и черные, как смоль, волосы, щекочущие лицо… Лицо! Я хватаюсь за щеки – а там жутко непривычная, но совершенно знакомая борода – я даже знаю, как она выглядит, и что я с ней делаю каждое утро во время умывания… Мысли спутались окончательно. Я метнулась к столу, на котором лежал отполированный до блеска поднос с фруктами, сбрасываю виноградную гроздь, гранаты и персики на скатерть, подношу поднос к лицу… И пусть его отражательная способность оставляла желать лучшего – я ни на секунду не усомнилась в том, что со дна подноса на себя гляжу именно я, но я – совершенно неоспоримо -бородатый молодой мужик, длиннокудрый, с красивыми, тонкими, даже, может быть, иконописными чертами лица, и он не без удовольствия это сейчас про себя отметил, и роняю поднос…
И просыпаюсь. На этот раз как будто в самом деле, поскольку нахожу себя в номере отеля в окружении предметов, свойственных 21-му веку. Сердце вырывается из груди, я шумно глотаю ртом воздух, у меня сильный жар и простыня подо мной насквозь мокрая.
Тем не менее, проверяю, на всякий случай, не вырос ли у меня между ног чужеродный инструмент. Нет, я по-прежнему женщина, и даже, вроде как, та же самая.
Пытаюсь нащупать телефон на прикроватной тумбе, нахожу его разряженным и понимаю, наконец, насколько мне плохо. Жар был таким сильным, что никакого озноба я уже не чувствовала – казалось,
