дивизий будет решено, то пусть приказ об этом будет из Петрограда и исполнение его будет возложено на какие-нибудь особые комиссии такого состава, который исключал бы всякую возможность заподозрить эти комиссии в контрреволюционности. Я все время повторял, что положение фронта сейчас чрезвычайно острое, и ради спасения фронта мы обязаны говорить вверх только правду, как бы остра и неприятна она там ни была. Меня поддержал только командир 45-го корпуса генерал Суханов, а остальные дипломатически молчали.
На совещании присутствовали все корпусные комиссары; настроение их очень неважное, так как они – ставленники уходящего состава армейского комитета и знают, что их дни кончены; по их мнению, настроение солдатских масс очень озлобленное и им надоела кормежка их обещаниями; солдаты убеждены, что главным препятствием к миру и немедленному уходу по домам являются начальники и офицеры, которым выгодно продолжать войну, и поэтому всюду идет самая оживленная агитация, подуськивающая массы к поголовному истреблению начальников и офицеров. Руководство агитацией построено очень умело; одна и та же мысль одновременно, как по телеграфу, в одинаковых даже выражениях бросается и впрессовывается в солдатские массы от Риги до Нароча; те же мысли муссируются одновременно большевистской «Правдой» и немецкими газетами «Товарищ» и «Русский вестник», печатаемыми в Вильне и очень аккуратно разбрасываемыми по всему фронту в особых почтовых минометных бомбах, отличающихся от обыкновенных тем, что их головные части окрашены в красный цвет. Один из начальников дивизий утверждает, что на фронте 19-го корпуса братанием и так называемыми поцелуйными встречами заведовал немецкий майор Менеке, специально натаскивавший наших товарищей на тему о том, что главным препятствием к миру были русские начальники.
За обедом у командарма пришлось опять сидеть рядом с командиром 1-го кавалерийского корпуса князем Долгоруковым, который снова начал распространяться на несомненно излюбленную им тему о том, что все его желания сводятся к тому, чтобы поскорей очутиться в Ницце подальше от здешней мерзости. Это было настолько цинично, что я очень невежливо спросил князя, что он, наверно, вовремя вывез за границу все свои капиталы; ответ был самодовольно-утвердительный. И таково большинство нашей так называемой аристократии, объедавшейся около трона, обрызгивавшей его грязью своих темных дел, укрывавшейся часто под сенью царской порфиры от ответственности за разные гадости и в минуту опасности так позорно покинувшей и предавшей своего царя. Как подходят к ним бичующие слова Лермонтова: «Вы, жадною толпой стоящие у трона…»
Из Пскова сыпятся десятки телеграмм и приказов об усиленных занятиях, маневрах и военных прогулках; вспомнили старые мирные привычки и требуют представления в штаб фронта подробных программ занятий и заданий для маневров. Как это затхло, непроходимо глупо и даже цинично! Что они, луножители или прирожденные прохвосты, пытающиеся по старой привычке
