мыслями в Россию и мучился неспособностью хоть чем-нибудь помочь тем, кто там остался.
6 марта. Газеты продолжают обсуждать вопрос о вмешательстве Японии в русские дела; появились кое-какие намеки на возможность общего союзного выступления с участием Америки.
Прочитал сообщение, что за время последнего продвижения вглубь России немцы захватили 3000 орудий, несколько десятков тысяч пулеметов и необозримое количество всевозможных боевых и технических запасов, и плакал от боли и стыда; минутами вторгалась в голову мысль: а, быть может, даже лучше, что всё это брошено, чем если бы было продано, все равно кем, товарищами или комиссарами; результаты одни, но позора меньше.
Вспомнилось, как страдали мы, не имея ни орудий, ни пулеметов и снарядов; какой радостью было для нас получение этих средств борьбы и постепенное их накапливание и улучшение; какие надежды мы связывали с тем временем, когда, наконец, у нас будут средства бороться с врагом равным оружием… И когда всё это пришло, когда состояние материи поднялось, развалился дух, и через 8—9 месяцев на месте русской армии остались какие-то кучи нравственного навоза – дезорганизованные банды товарищей, продающих немцам пушки и пулеметы и позорно бегущих перед наступающими церемониальным маршем немцами. Как счастливы те, к кому судьба была благосклонна и не дала им увидеть всего этого позора!
7 марта. Яхонтов хотел мне помочь прикомандированием меня, как знатока Дальнего Востока, к военной миссии, но наткнулся на сопротивление Крупенского, заявившего, что так как я принял командировку от изменнического управления Генерального штаба, то он не только не разрешает моего прикомандирования, но требует, чтобы я уехал из Японии.
Все доводы Яхонтова были безрезультатны.
Интересно знать, кто больше изменники: те, кто, попав в красный плен, своим телом, кровью и переживаемым ужасом тормозит, сколько может, поступательное движение большевизма и, находясь под постоянным страхом мучений, издевательств и смерти, напрягает невероятные усилия, чтобы выиграть время, пока придет помощь (ибо там, в России, все еще надеются, что союзники не бросят нас на комиссарское съедение), – или те, кто, сидя по безопасным заграничным и далеким от России и революции местам и кушая многотысячные оклады, брезгливо отворачивается от всего русского и пальцем не шевельнет, чтобы спасти гибнущих на Руси.
Трудно было ожидать чего-либо более порядочного и человеческого от такого типичного представителя нашей дипломатии, каким является Базиль Крупенский. Недаром говорили про наше «иностранное» ведомство, что русский дипломат и сны видит, и бредит во сне только на французском языке.
Имел с Яхонтовым длинную беседу о состоянии нашей армии и положении офицерства; рассказал ему подробно, что делается в Харбине, и подчеркнул, что в этой помойной яме молодежь воспитывается только на мести, на идее реванша и сведения личных счетов, то есть на таких лозунгах, на которых России
