и они считались самыми интимными и элегантными праздниками. Только лучшие танцоры и танцорки, цвет молодежи, принимали в них участие. В пять часов бывал парадный обед, после которого появлялись еще некоторые приглашенные. Мама тогда немного отдыхала, меняла туалет и появлялась, чтобы поздороваться с вновь прибывшими. После этого общество следовало из Белого зала в длинную галерею, и празднество продолжалось с новым воодушевлением. Мама любила танцевать и была прелестна. Легкая как перышко, гибкая как лебедь – такой еще я вижу ее перед собой в белоснежном платье, с веером из страусовых перьев в руках».
Отмечу, что мемуаристка описывает бал именно в Аничковом дворце, и действо, начинавшееся в первой половине дня, продолжалось до глубокой ночи. Об этом формате «завтрака с танцами», проходившего в последний день Масленицы, упоминает Долли Филькельмон в записи от 19 февраля 1835 г.: «В воскресенье, 17 февраля, состоялся завтрак с танцами в Аничковом по случаю окончания безумств этой зимы. Я была приглашена на утро, Филькельмон на вечер. Это был еще один чудесный день, украшением которого являлась Императрица, выглядевшая именно в этот раз моложаво и пребывавшая в настроении, в каком ее давно не видывали. Танцевали весь день с передышкой на обед и на получасовой спектакль – хорошо исполненный французский водевиль. Этот завершающий день танцев – всегда как бы последнее „прощай“ масленице»[199].
О степени размаха развлечений на Масленицу свидетельствует термин «безумства», который использует Долли Филькельмон. И такой же термин, только в его французском варианте, дважды использует М.А. Корф, говоря о масленичных развлечениях в Аничковом дворце: «На прощание с нею в Folie Journee[200] завтракали, плясали, обедали и потом опять плясали». В дневнике 30 января 1839 г. он упоминает в череде празднеств «последнее воскресенье folle journee для аничковской компании».
По свидетельству современников, императрица Александра Федоровна любила танцевать, впрочем, как и всякая женщина. Эта страсть к танцам императрицы во многом способствовала формированию феномена аничковских балов. Супруга австрийского посланника Долли Филькельмон в дневнике не единожды отмечала эту страсть Александры Федоровны к увеселениям (6 февраля 1830 г.): «Поговаривают, что она больна грудью и что это скрывают от императора, но в таком случае, зачем же танцует и скачет, как девочка?! Ей 32 года, у нее пятеро прелестных детей, муж, которого она любит, и счастливая семейная жизнь – зачем же губить себя танцами?»[201]. И еще одна запись этого сезона о бале у Кочубеев (16 февраля 1830 г.): «В этот последний танцевальный вечер мы предавались невообразимым безумствам. Императрица с тоской глядела, как кончается пора веселья и развлечений»[202]. Заканчивал сезон балов сам Николай I:
«В воскресенье перед постом на Масленице, ровно в двенадцать часов ночи, трубач трубил отбой, и по желанию Папа танцы прекращались, даже если это было
От. фр. – безумный день.
