молодых француза-колониста. На глинобитной стене висит ружье Гра, в углу револьвер, грязное ложе и грязный стол – вот обстановка этих пионеров. Кругом торчат сухие мимозы, сзади колодцы, где день и ночь шумят и кричат арабы, где ревут верблюды и мулы. Еще далее – сомалийский огород. В губернаторском саду в круглой хижине из ветвей мимозы и камыша живут арабы, сторожа сада. В самом саду чирикают и свистят хорошенькие птички – ткачи. Их гнезда, связанные из тонкой нитки, образуют грушевидные, искусно вытканные мешки, которые свешиваются вниз с концов ветвей. Желтые с сероватой спинкой ткачи и серенькие ткачихи то и дело перелетают с мимоз на гранаты и обратно. Серые с черным хохолком и черной грудью воробьи с таким же резвым писком, как и у нас на огородах, порхают из конца в конец. Изредка пролетит над песчаным руслом серый голубь с розоватой грудью да громадная черная ворона величиной вдвое больше нашей. Всё дышит в саду тишиной запустения, но и несмотря на это пальмы и тамаринды с их нежной листвой, громадные белые цветы мимоз и пурпурные колокольчики гранатовых деревьев имеют своеобразную прелесть. Смотришь вдаль, в пустыню, на серые крыши сомалийских хат у Джибути, на всхолмленное поле песков, покрытых мелким вереском, на далекое море, на высокие горы у бухты и чувствуешь, что это что-то новое, неизведанное, не европейское, не русское…
Русь далека. Кругом незнакомый пейзаж. Верблюд бежит под почтарем, бредут ослы, сопровождаемые черными женщинами, сзади мчатся с криком мальчишки. Краски резки, контрасты тяжелы. Черное тело сомаля на желтом верблюде, сыровато-зеленый пейзаж пустыни, красный плащ женщины и зелень деревьев посреди чистого желтого песка.
12 (24) ноября, среда. Быть может, придется конвой посадить на «беговых» верблюдов и идти так до Харара: мулов нет. На верблюдов накладывается здесь грубый ленчик[32] из дерева с двумя луками из сучков длиною два-три вершка. Ленчик этот обшит рогожей и грубым холстом, подбитым травою, так что образуется довольно мягкое сиденье. Арабы ездят, садясь боком, опуская левую ногу свободно и ставя правую на шею верблюда. Попробовал этот способ – сидеть отвратительно. Верблюд вышибает из седла, покатость которого вперед не дает возможности сохранять равновесие, нога, поставленная на шею верблюда, всё время скользит и не дает опоры корпусу. Сесть верхом и ехать без стремян тоже не особенно удобно, потому что верблюжье седло слишком широко вверху и узко книзу, чтобы можно было с удобством держаться на нем коленами. Оставалось одно – попытаться положить казачий ленчик поверх верблюжьего седла. Чтобы смягчить для седока покатость от горба вперед, подушку положили наоборот, более толстой стороной к переду. На поседланном таким образом верблюде ехать можно. Стремена дают упор ногам, и когда верблюд идет полной рысью, то можно кое-как идти облегченной рысью. Доехал на верблюде до губернаторского сада (пять верст), усталости никакой. Садишься на верблюда, заставляя его лечь, слезаешь, соскакивая сбоку седла. Оставалось испытать, насколько такое положение удобно для верблюда, но для этого опыт был еще слишком мал.
В лагере
Часть седла для верховой езды.
