др.].
Как правило, при таких определениях не дается обоснования того, почему именно синтаксические или почему именно морфологические критерии берутся как основополагающие. Любопытна определенная корреляция между выбором определения и национальной традицией, в той или иной степени основанной на свойствах ее базового языка: И. Е. Аничков заметил, что англоязычные лингвисты склонны к синтаксическим определениям слова как предельного минимума предложения [Аничков 1997: 232]; среди отечественных лингвистов такую точку зрения он зафиксировал лишь у Е. Д. Поливанова. А вот слово как цельнооформленная единица выделяется, по-видимому, лишь в отечественной науке. Здесь можно видеть влияние строя языка с бедной (английский) или богатой (русский) морфологией. Я вернусь к этому вопросу в разделе 3.2.
На ограниченность подобных определений обращали внимание самые разные лингвисты [Пешковский 1925: 123–130; Виноградов 1972 [1947]: 13–15; Togeby 1949: 99–107; Апресян 1966: 11–14; Haspelmath 2011: 36–64]. Тем не менее едва ли не за каждым таким определением стоит некоторая языковая реальность. Однако реальность эта часто различна. Несовпадение определений наводит на мысль о том, что за ними стоят различные, не всегда совпадающие единицы языка, и остается неясным, какая из этих единиц заслуживает именования словом. Этот вопрос подробно будет рассмотрен в следующем разделе.
Третий тип определений обычно свойствен ученым, как-то совмещающим словоцентрический и несловоцентрические подходы, и во многом стал реакцией на односторонность определений второго типа. Как и в определениях первого типа, здесь также имеется комплекс признаков, однако эти признаки полностью или частично рассматриваются как переменные, по-разному реализующиеся в конкретных языках. См. определение И. Крамского: «Слово – мельчайшая независимая единица языка, передающая некоторую экстралингвистическую реальность или отношение таких реальностей и характеризуемая некоторыми формальными чертами (акустическими, морфемными) актуально… или потенциально» [Krámský 1969: 67]. При этом «формальные черты», по И. Крамскому, определяются для каждого языка (или группы типологически близких языков) отдельно; например, для тюркских языков такой чертой будет сингармонизм [Ibid.: 76–77]. Здесь одновременно выделяются традиционные признаки, описывающие свойства слова, но не позволяющие выделить его в тексте, и переменные для разных языков признаки, не составляющие сущность слова, но позволяющие слово выделить. Другие лингвисты отказываются от такой эклектичности и включают в определение слова только признаки второго типа. Например, Ч. Базелл выделяет шесть формальных признаков слова (фонетических, морфологических, синтаксических), указывая, что к разным языкам они применимы в разной степени и слово должно определяться по признаку дополнительности в языках разного типа [Базелл 1972 [1958]]. Еще более крайней была точка зрения Л. В. Щербы, выраженная в известном высказывании: «Что такое слово? Мне думается, что в разных языках это будет по-разному. Из этого, собственно, следует, что понятия “слово вообще”
