богат. Но в переводе, с потерей органичности селиновского стиля, оказалась бы налицо лишь несносная площадная развязность, то, чего у автора нет. Из двух зол приходится выбирать меньшее: приходится сглаживать, обезличивать. В России, в пору увлечения Дос-Пассосом некто Стенич попытался переводить его романы с переложением американского уличного «говорка» на московский лад, и на этом составил себе даже имя. Переводы остроумны, находчивы, но трудно представить себе что-либо отвратительнее по фальши, в которой Дос-Пассос не повинен.
Селин – весь на тридцати страничках «Mea culpa», со всем своим гневом, всей своей несговорчивостью, прямотой, дерзостью… и каким-то глубоким милосердием, почти нежностью, скрытой за всякими «камброновскими» словечками. Замечательный писатель, замечательный человек, врывающийся, как буря, в область компромиссов и недомолвок, и все по дороге опрокидывающий. Литературных возражений на его «манеру» можно сделать сколько угодно, и, согласимся заранее: многие из них вполне основательны. Под пером какого-нибудь язвительно-скептического, утомленно-культурного, всезнающе-всепонимающего критика Селин может показаться наивным и претенциозным… Но ему нет до таких людей дела. Он презирает их сильнее, чем они его. Их обстрела он не замечает. Их суждения ему безразличны.
Селин, конечно, анархист. Увлечение коммунизмом могло быть у него только условным. Никакой государственный порядок для Бардамю и Фердинанда неприемлем. Когда-то, лет двадцать пять назад, Сергей Городецкий начал одну из своих статей (кажется, о Федоре Сологубе, в сборнике «Факелы»), фразой, вызвавшей дружный оглушительный взрыв хохота и мгновенно ставшей знаменитой:
– Истинный поэт не может не быть анархистом. Потому что как же иначе?
Действительно, это «как же иначе» – смешно, если вспомнить, например, Данте, Гете или Пушкина. Но сквозь нелепую принудительную форму кое-что угадано тут верно, и Селин понял бы это кое-что с полуслова. Государство требует сговорчивости. У Селина ее нет.
В «Mea culpa» затронуты (по мнению автора, вероятно, и разрешены – но, каюсь, андре-жидовская прозорливая осторожность, как бы ни была она бесплодна, мне представляется убедительнее!) очень важные, насущные, глубокие вопросы. На первый взгляд – сплошные междометия, чуть ли не сплошная болтовня. Но Селин гораздо серьезнее, чем хочет казаться, и этой серьезности могли бы у него поучиться многие патентованные специалисты по части всякого рода «проблем», моральных, общественных или религиозных.
Что прельщает его в коммунизме! То, что коммунизм «снимает с человека маску», лишает возможности ссылаться на смягчающие обстоятельства. Веками человек оправдывался тем, что ему не дают развиться. Его эксплуатируют. Его держат в рабстве. «И было невозможно узнать, врет ли он». При коммунизме – конец иллюзиям, конец обману: за ушко да на солнышко, так сказать! Qu’on t’admire, qu’on t’examine de fond en comble! qu’on puisse enfin à loisir t’aimer pour toi-même! Личность представлена самой себе: ни ширм, ни ходуль.
И самое
