жить надо – срубил новое подворье, и зажил тихо, растя детей, не рыпаясь.
И вид у дома был почти точно такой же, как под Томском, вот только резных наличников не было: когда дошли до них руки, Настасьюшка, наверно, первый раз в жизни взбунтовалась, посмела своё суждение по строительству высказать. Запало ей почему-то в голову и крутилось долгие годы где-то в памяти, что дом их, тот ещё, томский, отобрали из-за наличников, больно уж хороши были и алели задорней флага на поссовете. И вот когда Корней начал уж примериваться к окнам, выходящим на улицу, Настасьюшка выбежала, как была, простоволосая, вклинилась между мужем и окном – оттолкнуть бы, конечно, не посмела – раскинула руки, заслоняя окно, и заголосила: «Не дам! Что хошь со мной делай – не дам!» Много чего ещё кричала Настасьюшка к соблазну соседок и полному недоумению Корнея, когда же, наконец, связала вместе наличники и грядущее неминуемое разорение дома, Корней лишь пожал плечами – мне же забот меньше – и отправился через два двора к соседу, который уже давно призывно махал ему рукой, а под конец даже рискнул выхватить из-под телогрейки бутылку водки, но тут же спрятал – набегут охотники, понюхать не оставят.
К моменту описываемых событий все дочери Вергуновых разлетелись из родительского дома, кто замуж в окрестные посёлки и деревни, а одна, младшенькая, так до самой Алма-Аты добралась, медицинское училище окончила, там же и работала. Лишь одна дома засиделась – Мария, Машенька, как будто ждала чего-то или кого-то. Не зря ждала – дождалась.
Гарри всё так же вразвалочку подошел к дому, сверился ещё раз с номером дома, мимоходом отметил: крепкий дом, но не «немецкий», вот она Расея – всё сделают, а наличники приличные на окна не прибьют, и так сойдет! (Надо заметить, что Гарри никогда не считал себя немцем, даже отчасти. Совместное влияние школы, училища и улицы полностью вытравило домашнее воспитание и влияние порядком подзабытого отца и породило тот прекрасный наднациональный характер Гарри, который руководствовался в отношениях со всеми людьми простым правилом: «Главное – чтобы человек был хороший!» И если Гарри и позволял себе сравнения типа приведённого выше, так проистекало это из обиды за своих, русских.)
В доме царила тишина, а разглядеть, есть ли кто-нибудь во дворе, было никак не возможно – взгляд упирался в сплошной двухметровый забор да в ворота, испокон веков называвшихся в России шведскими, укрытых сверху во всю длину широкой двускатной крышей. Гарри еще раз прислушался – нет ли собаки? – и толкнул калитку в воротах, а когда та не подалась, крутанул массивную отполированную ручку из корневища молодого дуба, калитка без скрипа легко распахнулась и Гарри вступил во двор.
И сделал-то всего несколько шагов, а уже вся жизнь прояснилась для него – и на годы вперёд, и на ближайшие часы. Так бывает: оставив позади смешные детские и юношеские влюблённости, начинает мужчина идти по жизни, занимаясь своими мужскими делами, а для заслуженного отдыха, удовольствия
