мне табаку, я сдохну».
Глава 12
– Гэй! Гэй! Гэй! – бич Муньоса не знал устали. Карета с пятигранными фонарями по углам, пружинисто подпрыгивая на ухабах, колесила на запад по Южному тракту. Антонио не унывал, и более того, как показалось всем, даже помолодел. Как только он ухитрился втиснуть свой необъятный зад на козлы, которые затрещали под этой тяжестью, широченная улыбка не сходила с его мордатого от пива и почерневшего от загара лица. Мелкие глаза, бегающие в поиске легкой наживы, беспокойно зыркали по сторонам. В дорогу он отправился в тех же затертых, в сальных пятнах штанах, толстом полосатом серапе индейской работы, высоких сапогах и кожаном сомбреро, на котором местами болтались обрывки медных цепочек и блях.
– Гэй! Гэй, дьяволы! Шевелите копытами! – бич отрывисто щелкал в горячем воздухе, разбавляя унылую монотонность дороги.
Был шестой час пути. Де Уэльва время от времени по-глядывал в оконце кареты. Глазами опытного солдата он привык замечать невидимое для остальных в далеком безобидном облаке пыли, в мелькнувшей в травах тени. Но горизонт был чист и спокоен. Обзору не мешали ни заросли кустов, ни мескитовых деревьев. Лишь желто-кирпичная долина с жарким удушным воздухом, заполненная стаями щебечущих птиц.
И только далеко на западе вздымались синие горы Сьерра-Мадре – крутые зазубренные склоны, изборожденные уступами и каменистыми курумами, затканные шипастыми зарослями. Спустя еще час дорога стала превращаться в каменистую пустыню. Пробегавшие местами лисы и койоты пугливо оглядывались на незнакомцев. Воздух постепенно начинал отсвечивать дрожащим пурпуром.
Мелкое трясье баюкало майора. Но сладкий дорожный сон, как назло, не шел в руку. Он откинулся на спинку сиденья, поглядывая на бегущую дорогу из-под широкой шляпы, надвинутой на самую переносицу.
Озабоченный взгляд его уперся в деревянную обшивку дверцы кареты. Мыслями он был далеко:
«Как там Тереза? – сердце подсасывала тревога. Вспомнилась ночь, когда они топили друг друга губами.– Старик Антонио сказал, что домой она не возвращалась… Где ее бес носит?..»
Прошел всего какой-то день, но всё перевернулось в нем, всё смешалось. По совести говоря, майор ненавидел себя за то, что дочка какого-то безродного мексиканца засела столь глубоко в его сердце. «До того ли мне?..»
Де Уэльву смешило и злило, что его – закоренелого грешника и тертого солдата – околдовали, как желторотого юнца. «Господи, сколько их было у меня!» Но в памяти оставались лишь яркие пятна интимных утех со слезами признаний, с мольбой и заламыванием рук, где альков пахнет подвигом и грехом, а ее величество война – как рука, протянутая утопающему…
Диего улыбнулся: «Да, черт возьми, наш брат такой». Бедные заневестившиеся «принцессы», стосковавшись по ласке, в один день теряли голову и честь от сияющих эполет и сабель. Но стрелы любви ни разу не ранили сердца де Уэльвы. «Ирония судьбы, или иное предначертание?..»
