и то, что сила в твоих руках, а жизнь моя в руках Господа.
Они долго молчали, покуда Луис не изрек:
– Ладно, падре, вы как обычно правы, мы оба покипятились, останемся друзьями. – Он выкинул руку и, гоняя под кожей желваки, добавил: – А право принимать решения оставим за Создателем.
– Верно, сын мой… – глаза Игнасио потеплели. Он крепко пожал руку и с оглядкой шепнул: – Завтра празд-ник Святого Хуана… Зайди ко мне до торжества… Есть разговор.
Глава 11
Кот Пепе лежал ночным калачом на хозяйском комоде и смотрел на Игнасио. В его сонных глазах, янтарных, как песчаное в солнечный день дно, покоилось что-то значительно большее лени. В их прозрачном стекле отражалась согбенная молитвой фигура хозяина.
Монах просил Бога даровать ему силы и вновь отбивал поклоны, и безмерно напрягался в поисках конечного решения. Гибли люди, гибли ужасной, непостижимой смертью; и он, отец Игнасио, был бессилен что-либо изменить. Голова трещала от вопросов. Падре напоминал оголенный нерв. Решать приходилось только ему – это было жизненно необходимо. Но решить эту задачу он не мог.
Кот вдруг зашипел, вскочив на лапы, выгнул спину черной подковой. Миг – нырнул с комода, прижался к ногам хозяина. Игнасио прислушался: за окном глухо стояло смоляное пятно ночи.
– Наконец-то все угомонились. – Он вспомнил, сколько ему и коррехидору Аракае пришлось попотеть, прежде чем с грехом пополам удалось разместить на постой драгун.
Очаг догорал, и мрак, поселившийся по углам обители, медленно ширился, змеился к центру, будто живой.
Священник взял пару шишковатых поленьев в углу у стены, где хранился запас дров, и положил на мерцающий рубин углей. Пламя жадно облизало их огнистым языком, защелкало под корой, затрещало. По стенам заскакали карминовые отблески, поползли неясные тени, а падре Игнасио стоял недвижимый, ощущая торопливо бегущее тепло, и смотрел, смотрел в огонь…
За окном клубился мрак, и бриз с океана сотрясал дряхлую оконную раму, шептал в частоколе, будто ведьма, ворожившая сквозь редкую гниль зубов.
Монах налился тревогой, на какой-то миг он услышал свой внутренний голос: «Беги, Игнасио. Беги прочь!» И тут же дыхание гор плеснуло в ноги далеким детским плачем, а эхо откликнулось песьим хохотом.
С неспокойным сердцем падре бросил невольный взгляд на тяжелую низкую дверь. Она была заперта на железный язык засова и мелко дрожала.
Монашеская готовность к смерти оставила отца Игнасио. Сейчас она, смерть, виделась ему, крепкому духом и плотью, чем-то чужим и крайне далеким, тем, что является уделом преклонных лет, людей, уставших от мирских забот и волнений. Но…
Шерсть на спине Пепе вздыбилась и колола воздух. Он задыхался в отрывистом шипе и плотно лип к хозяйским ногам: глаза кота немигающим стеклом таращились на дубовую дверь.
Глядя на реакцию животного, священник ощутил, как морщины испуга зазмеились по его лицу.
Похолодевшими
