Вы же сами, черт возьми, звали меня!
За порогом нетерпеливо звякнула сабля, но глас отца Игнасио был категорично тверд:
– Я жду.
Дверь лязгнула засовом, как только прозвучали первые слова молитвы. Мрачно озирая крест на двери, пучки чеснока и камфары, драгун шагнул в мерцающий свет обители.
– Спасибо, что пришел, сын мой. Сапоги не снимай, садись на сундук, – доминиканец с нетерпением громыхнул запором.
Луис с походной непритязательностью расположился на углу прадедовского сундука и подивился, как можно настоятелю миссии ютиться в норе, от которой скривили бы нос даже презренные чиканос. Изумился и тому, что в очаге потрескивали дрова, хотя за дверьми стояла жара – не продохнуть. Однако, чуть погодя, Луис отметил для себя, что это было отнюдь не лишним: камень стен, точно вампир, сосал тепло.
Игнасио запалил шандал, опустился на табурет, сбросив с него кота, провел рукой по давно не бритым щекам.
– Вам плохо, патер? Что-то стряслось? – Луис был поражен фарфоровой бледностью собеседника. Тот тяжело дышал и был зажат, как картон… – У вас такой вид, будто вас крепко хватило громом.
Широкоплечий монах нахмурился, ощетинившись густыми седыми бровями.
– Плохи дела, Луис, черны как сажа. Ты ничего не слышал, когда шел через атрио?
– О чем вы? – глаза капитана стали жесткие, точно пули. – Индейцы?
Священник отрицательно качнул головой, засмотрелся на сирое пламя.
– Бог с ним… – глухо выдавил он наконец, – голоса мне эти знакомы. – Затем тряхнул головой, будто скидывая остатки дурного сна, и сказал: – Может, не погнушаешься, поклюешь монашеского корму?
Не дожидаясь ответа, он поставил на широкую лавку перед Луисом сплетенный из ивы кузовок. В нем лежало с десяток индейских ячменных лепешек – тортильей и запеченный в золе кусок дикой индейки. Вдовесок была по-ставлена подаренная русскими кружка с двуглавым орлом, полная козьего молока.
Когда кружка и плетенка опустели, капитан с позволения Игнасио раскурил сигару и выпустил под потолок голубое щупальце дыма.
– Ну, так чем я могу быть полезен? – губы Луиса сложились в улыбку.
Но когда настоятель промолчал, она отчасти побледнела на его красивых губах, удержавшись едва-едва. Игнасио облокотился на стол. Пламя свечи заложило на его суровом лике глубокие тени. Он долго выжидал, прежде чем решился:
– Ты давно ищешь ЕГО? – строгий взгляд настоятеля Санта-Инез будто приколотил капитана гвоздями к стене.
– Ну… – Луис прикусил язык. Прямой вопрос монаха жужжал в его мозгу, как шершень. Улыбка сошла подчистую. – Откуда ты знаешь, старик?!. Какая-то сволочь взболтнула из моих?.. Ну! Говори, не бойся…
– Успокойся, сынок. – Грубые пальцы Игнасио сгорстили оловянную кружку и сдавили с такой силой, что она сплющилась, вытянув шеи орлов. – Никто не сказал мне, Луис, ни «твои», ни «мои». Я прочитал сие по твоим глазам.
