Баррингтона{895}. Когда смотришь на всю эту старину сейчас, с неким ретроспективным упорядочением. Картеж у Дэли. Шулеров тогда не водилось. Одному пригвоздили руку к столу кинжалом. Где-то тут лорд Эдвард Фицджеральд{896} ускользнул от майора Серра. Конюшни за особняком Мойры.
Чертовски славный был джин.
Блестящий молодой храбрец. Да еще из такого рода. А этот негодяй, этот самозваный помещик{897} в лиловых перчатках, выдал его. Конечно, они боролись за неправое дело. Им выпал злой и смутный век.{898} Прекрасное стихотворение Инграма. Они были настоящие люди чести. Бен Доллард с таким чувством поет эту балладу. Мастерское исполнение.
При осаде Росса отец погиб.{899}
По набережной Пембрук проследовал кортеж мелкой рысью, форейторы мерно подскакивали – скок-скок – на седлах, на седлах. Рединготы. Кремовые зонтики.
Мистер Кернан заторопился, тяжело отдуваясь.
Его Сиятельство! Вот ведь не повезло! Какой-то секундой опоздал! Вот черт! Такая жалость!
Стивен Дедал наблюдал сквозь подернутое паутиной окно, как пальцы ювелира ощупывали потускневшую от времени цепочку. Пыль подернула паутиной окно и полки витрины. От пыли потемнели усердные пальцы с ястребиными когтями. Пыль дремала на тусклых завитках бронзы и серебра, на ромбиках киновари, на рубинах, изъеденных проказой винно-темных камнях.
Все это рождено во мгле червивой земли, холодные искорки, огоньки зла, светящие во тьме. Где падшие архангелы срывали звезды{900} со своего чела. Грязные свиные рыла, руки, роют и роют, хватают и тащат их.
Она пляшет в зловонном сумраке, где смешан дух чеснока и горящей смолы. Ржавобородый матрос, прихлебывая ром из кувшинчика, глядит на нее во все глаза. Долгая, вскормленная морем немая похоть. Она пляшет, кружится, трясет своими окороками, на толстом брюхе подпрыгивает рубин размером с яйцо.
Старый Рассел еще потер камень старым куском замши, повернул его и поднес к концу своей Моисеевой бороды. Дедушка орангутанг любуется украденным сокровищем.
А ты разве не откапываешь старые образы из могильной земли? Бредовые словеса софистов: Антисфен. Искусство усыплять ум. Пшеница восточная и бессмертная, сущая от века и до века.
Две старушки, отведав освежающих бризов, брели через Айриштаун по Лондон-бридж-роуд, одна с усталым пескооблепленным зонтиком, другая с сумкою повитухи, где перекатывались одиннадцать ракушек.
Шорох трансмиссий, жужжание динамомашин электростанции, доносясь к нему, звали дальше. Существа без сущности. Постой! А вечное биенье в тебе, помимо тебя. Все распеваешь о своем сердце. Я между ними. Где это? Между двумя грохочущими мирами, там, где они сливаются в одном вихре, – я. Стереть их в пыль, и один и оба.
