в июне 1942 года, он не пошел тотчас же работать архитектором. Он нашел надежную профессиональную нишу, когда ему было уже хорошо за тридцать.
Прежде всего на карьеру Боба свои суровые ограничения наложила война. На заводе Груммана он работал над множеством конструкторских проектов. В одном из них надо было переделать образец устройства для сбора мочи пилотов так, чтобы телесные отходы текли из самолета наружу, а не заливали кабину[332]. Другим проектом была разработка дополнительного топливного бака. Прототип предполагалось сделать из листового металла, но необъяснимым образом чертежи попали в литейный цех, где их использовали, чтобы сделать тяжелую деревянную модель для литья металла. Упс. Когда ошибка обнаружилась, Бобу разрешили взять бесполезную модель домой, где она использовалась в качестве дверного стопора.
После войны Боб учился истории искусств в Городском колледже Нью-Йорка. В статье для College Art Journal он описал метод преодоления рабского почитания слов и символов, с которым большинство студентов приходили на учебу. «Мы рискуем, – писал Боб, – позволить вербализованным символам подавить, сгладить и даже опровергнуть непосредственные данные, на самом деле поставляемые нашими органами чувств»[333]. Предложенные им простые упражнения – например, использовать пары Г-образных картонок как складную рамку вокруг изображения – предназначались для того, чтобы заставить студентов просто видеть то, что перед их глазами. Им следовало выйти за рамки «мифов», связывающих, скажем, красный цвет с «кровью, смелостью, войной». Надо «использовать глаза как прямой инструмент мозга». На самом деле, похоже на Джейн в «Смерти и жизни больших американских городов». Повлияла ли она на Боба? Или Боб повлиял на нее?
Боб сконструировал множество умных приспособлений для их дома, начиная с кухни, где повар оказывался главным героем, и заканчивая таксофоном в гостиной. Он был таким же общественным активистом, как и Джейн, в Виллидж и позже, в Торонто. Он был мастером на все руки и художником, внимательным исследователем человеческой натуры; он мог встречать людей холодно, вспоминает дочь, заставлять их чувствовать себя особенными, учиться у них. Друзья с интересом слушали, как он рассуждает на близкие ему темы, включая работу; но, возможно, они слушали его с гораздо большим интересом, когда он оставался один; рядом с Джейн, говорит Катя Джекобс, он скорее «уходил в тень». Джейн была, по общему мнению, «первой леди», а Боб сравнительно сдержан. «Боб был чудесным, – рассказывает Декер Батцнер, сын Джона, брата Джейн, чьи ранние воспоминания о Бобе и Джейн переносят нас в 1950-е годы. Он знал обо всем, мог говорить обо всем, держался спокойно и непринужденно. «И он нисколько не переживал, что играет вторую скрипку рядом с Джейн»[334].
Конечно, все так и было.
Чтобы отпраздновать вторжение союзников в Европу 6 июня 1944 года, мэр Нью-Йорка Фьорелло Ла Гуардиа приказал вернуть ночное освещение после долгих лет военного блэкаута. Ньюйоркцы из многоквартирных домов и городских особняков высыпали на крыши,
Интервью с Джимом Джекобсом.
Robert Hyde Jacobs Jr., p. 107.
См. также: Sid Adilman, «Robert H. Jacobs, 79, Hospital Architect»,
