Решила написать Бирюкову доброе письмо – и написала. Решила миролюбиво делиться с женой священника – и тоже написала. Еще ответила баронессе Икскуль на ее просьбу печатать «Холстомера» и «Поликушку» для народа. Первое отказала, на второе согласилась. Писала Сереже и послала исполнительный лист на ввод во владение Гриневкой. Дома все были веселы, всё по обычному порядку. Еще решила помогать через Машу семейству тех мужиков, которых посадят за порубку.
17 января. Встала поздно и лениво. Вчерашняя поездка утомила. Писала Леве письмо, переписывала дневник Левочки и кончила тетрадь кавказских дневников. Учила Андрюшу богослужению и два часа музыке обоих. Учились хорошо и дружно. После обеда опять переписывала, занималась с Ванечкой, у него ухо стреляло, он плакал. Читали вслух французский роман, довольно скучный.
За обедом был шуточный разговор о том, чтоб господам всем поменяться на неделю положением с прислугой. Левочка нахмурился, ушел вниз; я пошла к нему и спросила, что с ним. Он ответил: «Глупый разговор о священном деле; мне и так мучительно, что мы окружены прислугой, а из этого делают шутки, и мне это больно, особенно при детях». Я старалась его успокоить. А сейчас он раздражительно спорил с Алексеем Митрофановичем, защищая Страхова.
18 января. Нездорова; все мускулы живота внутри и снаружи сильно болят, и маленький жар. Была страшная неприятность с няней; она грубит со вчерашнего дня, ребенком не занимается совсем и сегодня довела меня до крайности, так как я сама больна, и я ей сказала, что не позволю всякой развратной женщине мне грубить. Тут она разразилась такой ужасной грубостью, что, не имей я глупой, слабой привязанности к Ванечке, я ее отпустила бы немедленно. А он, бедненький, почувствовал, что что-то неладно, взялся за ее юбку и не отходил от нее, а про меня говорил: «Мама пай». Если бы все были как дети!
Учила Мишу, переписывала, охала, ничего не ела, но не слегла. Дневники Левочки очень интересны, время войны и Севастополя. Один вырванный листок меня поразил грубым цинизмом разврата. Да, никак не могут ужиться эти два понятия: брак женщины и разврат мужчины. И брак не может быть счастлив после разврата мужа. Еще удивительно, как это мы прожили такую брачную жизнь. Помогло нашему счастью мое детское неведение и чувство самосохранения. Я инстинктивно закрыла глаза на его прошедшее и умышленно, бережа себя, не читала всех его дневников и не расспрашивала о прошедшем. А то погибли бы мы оба. И он не знает того, что погибли бы и что моя чистота спасла нас. А это наверное так. Этот спокойный разврат и точка зрения на него, картины этой сладострастной жизни заражают, как яд, и могли бы вредно повлиять на женщину, немного увлеченную кем-нибудь. «Ты такой был, и ты осквернил меня своим прошедшим, так вот же тебе за это!» Вот что могло возбудиться в женщине чтением этих дневников.
19 января. Всё больна: живот и лихорадочное состояние. Едва, как во сне, учила детей два часа музыке и поправляла длинную корректуру «Крейцеровой сонаты». Как я могу много и хорошо работать! Как жаль,
