за ногу, опираясь на грязную, липкую стойку с видом заправских бездельников… Шарят с сердитой бранью в сальных бумажках… Сдачи у них сроду нет… Вечная история! И вот за них мы, идальго, должны проливать свою кровь?.. Он мысленно видел их глаза, глаза своего народа – соловые от усталости, страха и дешевой выпивки… Их стопы червем извивались по пыльным, выжженным солнцем улицам, а лохмотья пестрой одежды давно затвердели от пота, грязи и крови.
Де Аргуэлло потянул повод вправо – тропа сворачивала; тишина плавила мерный цокот копыт лошадей, позвякиванье ножен его клинка, мелкие шажки койотов, рыскающих в распадках в поисках падали…
«Отец, брат, сестра… – Сальварес на миг прикрыл уставшие веки. – Неужели всё кончилось, Луис? Кончилось навсегда? Что случилось с нами? Ведь я помню, мы были с тобой неразлучны как нитка с иголкой… Господи, как же мне жить, чтобы на душе было легко? «Живи как человек – набело – вот и всё…» – вспомнились мудрые слова краснокожего старика, что водил их ловить слепых рыб в туфовые пещеры. Луис – он, может, и отважен, но безрассуден… Стоило ли так обижать нашего отца? Эта смазливая девка с пыльной окраины Мехико… Бешеная собака не перестанет кусаться, пока ее не убьют… – Сальварес злорадно ухмыльнулся, перебирая свободной рукой пожелтевшие от времени крупные зерна подаренных четок. – Я видел брата и в радости, и в горе, но такого лица, как после смерти его приблуды… Всё-таки странная штука жизнь… Все прежние годы я не верил в судьбу, плевал на нее… всё так… Но выходит: она есть, черт возьми! И именно она не дает мне нынче спать… Что ни придумай, что ни скажи, а мы все на земле жертвы Фатума, вот в чем суть, amigo… Разве капрал предполагал, что едет на смерть, а я?.. Клянусь честью, даже не догадывался…
Вот и с Луисом та же песня… Он уверен в своей победе, я – что он проиграл. Но истину знает только Всевышний. Для меня дело чести – быть убитым хоть сейчас, но драться за правое дело. Он занимается тем же… Но, видно, по другую сторону… Он так же, как и я, не отказывается нанизывать своих врагов на шпагу, пожалуй, потому, что еще жив, наверное, потому, что мы из одного гнезда, из одного куска теста. «Вы из хорошей семьи, сеньор де Аргуэлло, но вас дурно воспитали, – всплыли теперь в памяти слова незабвенного отца Мендосы. – Всё правильно, сын мой: когда в кошельке много золота, его всегда не хватает… и начинаются худые мысли и неправильные дела…» Ну что ж, может, старик в чем-то и прав…» – Сальварес стряхнул рассеянность внутреннего монолога и поспешил осмотреться: горы теснились мрачными храмами, хранящими в своей немоте обет молчания. Ветер теперь морозил лицо, точно к рассвету объелся льда, на спуске сорвал с головы шляпу, и Сальваресу пришлось проскакать за ней. Она не давалась. Наконец он ее изловил. Так гоняются по двору за домашней птицей.
Завернувшись в серапе, он крепче ожег плетью коня.
«В конце концов к черту эти безумства души! Даже если они полны прекрасной
