она также не желала уступать и была полна решимости пренебречь всем, кроме войны с Францией. Не заботясь об упреках в злоупотреблении властью, она потребовала признать захваты, совершенные против имперского дворянства, актом насилия, восходящим исключительно к императорской власти; и с быстротой, мало свойственной германской бюрократии, заставила вынести временное решение, поручив его исполнение четырем конфедеративным государствам: Саксонии, Бадену, Богемии и Регенсбургу. Она выступила с восемнадцатью батальонами из Богемии – с одной стороны, и из Тироля – с другой, и пригрозила Баварии немедленным вторжением, если та не отведет войска из захваченных ею сеньорий.
Понятно, что в такой ситуации Австрии надлежало хорошенько беречь Первого консула; ибо, хоть и поглощенный морской войной, он был человеком, не отступавшим ни перед чем. К тому же, если его раздражали, он делался еще более обидчивым и грозным, чем обыкновенно. Этим-то и объясняется сдержанность австрийских дипломатов в деле герцога Энгиенского и действительное или мнимое равнодушие, какое они выказывали в этих опасных обстоятельствах.
Прусский двор тоже перестал говорить о союзе. Замолчали и французы, но Первый консул сурово отчитал Лафоре за слишком откровенную передачу в его депешах общественного мнения в Берлине. Российскому же двору он дал мгновенный и жестокий ответ. Генералу Гедувилю было приказано покинуть Санкт-Петербург в сорок восемь часов, сославшись лишь на состояние здоровья, обычную причину для дипломатов, когда они хотят заставить гадать о том, чего не захотели сказать. Ему надлежало не говорить определенно, уезжает ли он на время или навсегда. На месте оставался лишь поверенный в делах Рейневаль, а в Париже, со времени высылки Моркова, – лишь один агент такого ранга, Убри. Затем Первый консул отправил мучительный для императора ответ на депешу Петербугского кабинета. В этом ответе он напоминал, что Франция, до настоящего времени действуя в отношении России наилучшим образом и привлекая ее ко всем большим делам на континенте, ничего не получила взамен; что всех русских агентов без исключения она находит недружелюбными и враждебными;
что вопреки последней договоренности обоих дворов не причинять друг другу неудобств, Петербургский кабинет аккредитует французских эмигрантов при иностранных державах и укрывает заговорщиков, под предлогом российского подданства избавляя их от французской полиции;
что это означает нарушение духа и буквы договоров;
что если Россия хочет войны, нужно лишь сказать об этом открыто; что Первый консул ее не желает, но и не боится. Касательно происшествия в Бадене Первый консул отметил, что Россия весьма необдуманно назначила себя гарантом германской территории, ибо обладает спорными для вмешательства полномочиями; а также что Франция воспользовалась правом законной самозащиты против заговора, плетущегося вблизи ее границы с ведома определенных германских правительств;
