и Пишегрю. В самом деле, суд над такими людьми, как Ривьер и Полиньяк, дорогими старой французской аристократии, и Моро, дорогим всем, кто любил славу Франции, был досадной, но неизбежной необходимостью. Процесс должен был состояться и еще месяц-другой нарушать до сего времени спокойное правление Первого консула.
Совершенно непредвиденный несчастный случай добавил мрачных и зловещих красок. Пишегрю, узник Первого консула, не веря поначалу в его великодушие и едва веря в предложение о помиловании, переданное через Реаля, вскоре ободрился и предался мысли сохранить жизнь и восстановить честь, основав крупное заведение в Кайенне. Предложения Первого консула были искренними, ибо в своей решимости покарать лишь роялистов он хотел помиловать Моро и Пишегрю. Но Реаль недосмотрел за Пишегрю. Последний, не слыша более речей о предложениях Первого консула и узнав о кровавой казни в Венсене, решил, что теперь нечего рассчитывать на милосердие, которое ему предлагали и обещали. Смерть не страшила воина: она казалась почти вынужденной развязкой преступных интриг. И несчастный предпочел немедленную смерть позору, который стал бы следствием публичного процесса.
Он попросил у Реаля творения Сенеки и однажды ночью, после многочасового чтения оставив книгу открытой на словах о добровольной смерти, удавился с помощью шелкового галстука и деревянной шпильки, из которой сделал рычаг. К концу ночи стражники, услышав какое-то движение в его камере, вбежали и нашли его задушенным. Призванные врачи и судьи не оставили никаких сомнений в причине смерти и сделали ее совершенно очевидной для всех.
Но их свидетельство ничего не доказало тем, кто решил поверить в клевету или распространять ее, в нее не веря. Роялисты договорились до того, что Пишегрю задушили наемные убийцы Первого консула. Эта катастрофа в Тампле стала дополнением катастрофы, названной Венсенской; одна продолжала другую. Говорили, что, не надеясь уже убедить Пишегрю, его убили, чтобы его присутствие на процессе не привело к оправданию других обвиняемых.
Эта гнусная выдумка была столь же глупа, столь и отвратительна: присутствие Пишегрю на процессе ничуть не противоречило интересам Первого консула. Нелепое обвинение вскоре развеялось, но пока оно волновало умы, и разносчики лживых новостей, повторяя его, служили коварству его изобретателей. Однако впечатления эти были недолговечны. Если просвещенные люди, друзья Первого консула, радеющие о его славе, и сохраняли в глубине сердец безутешные сожаления, общество хорошо понимало, что может вздохнуть спокойно лишь под защитой сильной и справедливой руки. Никто не верил всерьез в возобновление казней, высылок и грабежей. Следует даже признать, что люди, лично участвовавшие в Революции либо приобретшие национальное имущество, общественные должности или обременительную известность, почувствовали тайное удовлетворение, когда генерал Бонапарта отделил от Бурбонов ров, наполненный королевской кровью.
Впрочем,
