Господин Зайончковский, насколько я знаю, в настоящий момент в Конь-Васильевке, Михаила Васильевича пользует. А Григорий Акимович, надо думать, на месте. Прикажете вызвать?
– Как вы сказали? Григорий Акимович? А лет ему, должно быть, тридцать пять… тридцать семь?
– Точно так-с. Знакомый?
– Наверное. Сослуживец мой Аким Зильбер, тогда унтер-офицер, спас мою жизнь в 25-м году под Амираджиюртом, за что представлен был к Георгию. Помню супругу его Марью Семеновну и старшего сына Гришеньку. Младший, помню, был, но как звали… С тех пор нам видеться не довелось, но слыхал, что он до капитана дослужился, а сыновья его в Дерпте обучались.
– Да-с. Матушка Григория Акимовича, царствие ей небесное, здешняя уроженка, Ветошникова в девичестве. От деда ему и домик перешел.
– Вот вы и укажите мне адрес этого домика. А я своего знакомца навещу.
– Так если я вам более не нужен, то по делам отправлюсь. Меня в Чепулинском волостном управлении ждут. И вас к дому Григория Акимовича подвезу.
Дрожки мягко катились по пыльной улице. На углу остановились у палисадника перед каменным домом на высоком фундаменте.
– Вот-с домовладение господина Зильбера. Два дома и флигель. Сам хозяин в этом деревянном доме проживает. А каменный сдавал. Но как военные в том годе нас оставили, с квартирантами затруднительно.
Хозяин и гость сидели за обеденным столом. Уже перебрали всех общих знакомых. Наконец, приступили к делу.
– Стало быть, Григорий Акимович, вы самоубийство исключаете? А как же другой врач?
– Да и господин Зайончковский исключает.
– Что же заключение так замысловато составил?
– Политика, надо полагать. Он семейство Коневичей много лет врачует. То, что Василий Михайлович умер от ударов в пах и виски, очевидно.
– А в пах… это ведь на определенные мысли наводит?
– Мысль тут одна: погиб жертвою своей слабости к материальным наслаждениям. Те, кто близко знал покойного, этому не удивляются.
– Григорий Акимович, а вы можете мне представить кого-то из знакомцев покойного?
– Я, Григорий Алексеевич, в лучшие дома Утятина не вхож. Лечу больше мещанские семьи, немного по купечеству, чиновничеству. Да и с ними у меня отношения больше по необходимости, чем по душевной склонности. Вы понимаете деликатность моего положения?
– Да в чем же она?
– Сын выкреста. Родословная на лице моем написана. Вот братец мой не таков: дороден, курнос в маменьку. Он и пошел у нас по государственной линии. Чиновником в столице.
– И что же, вы знакомств совсем не имеете?
– Есть у меня знакомцы, но не так много. Почему-то все больше из немцев. Соученик мой по Дерпту, страховой агент Щапов, служащий почтово-телеграфной конторы Гофман, управляющий имением Барташевских Шпильман.
– Управляющий?
