окон слышу звуки,
но и от них, скорей, бегу.
У города свои желания,
мой город никогда не спит,
Но иногда до тла сгорает
и до утра ещё горит.
Толпа беснуется, толпа качается;
автомобили, как петарды, разрываются,
а их хозяева в пыли катаются,
в истерике от смеха задыхаются.
И все в безумии ломается,
толпа волною колыхается,
под ритмы музыки качающей
она волнуется и кружится.
Заезжий гость лягает пяткою,
а тихоглазая цветёт;
в толпе многоголосой шут стенается
и что-то там кричит, орёт.
А в медном зеркале обманчивом
звон, отражаясь серебром,
провозглашает царя богом,
а может быть, опять, шутом.
1276.11.
Искривлено, искривлена, кривой,
как зеркало, дрожит над головой
и, отделяя шаг от пустоты,
взрывает голову звон тишины.
Он замирает в миллиметре от конца;
шаг нужен, но есть вопрос «Куда?»
Баланс так хрупок, паутина так тонка
– у пропасти совсем не видно дна.
Три всадника: у них есть три коня,
есть три дороги и цель всего одна;
определённо, всё предрешено,
но всё же что-то тут не то…
Вечерняя грязь замирает в пыли,
в комьях земли, в всплеске воды,
под соснами мягкою тишиной
крадётся, как тень, по дороге ночной.
Её отделяет всего два шага
от шума вначале и от конца;
дождя не любя, не боясь, не дрожа,
она веселится, жизнь так любя.
1277.12.
Вот шествие по улице идёт
навалом, прёт вперед и прёт,
смывая мусор к берегам,
к свисающим стеной домам.
Мерещатся трамваи по углам,
страсть непонятного животного веселья,
над фабрикой предутренний туман
и тарахтящие какие-то известья.
Разламывая скорлупу утра
и наливая в лужи щебень,
день выползает из угла
– как индюка бордовый гребень.
Он предлагает три пути, но все они говно,
придётся делать – как всегда и лезть опять в окно.
Секрета нет и нужно лишь успеть
найти, кому по роже дать и обмануть посметь.
С газонной согнутой травы слепая спесь сойдёт,
когда на шум календаря декабрь свой снег прольёт.
1278.13. Начало.
Однажды жил один человек —
человек как человек, ничего особенного.
Так …разве что не сиделось ему
