и. Но, начиная с Каюма Насыри, уже заметно стремление выявить специфические признаки жанра, провести систематизацию на научной основе.
В начале XX века вопрос определения жанрового состава татарского фольклора привлекает внимание довольно большого количества видных учёных. Так, Галимджан Ибрагимов делит народную литературу «со стороны внутренних качеств, смысла и содержания» на семь видов: баиты, песни, сказки, пословицы, загадки, частушки, прибаутки[1]. Есть классификации, разработанные Х. Бадиги, Г. Сагди, Г. Рахимом, но ни в одной из них о жанре шутки (мэзэк) не упоминается. Только в 1929 году в составленном М. Васильевым и Г. Рахимом «Руководстве по собиранию фольклора и народной литературы» шутка впервые расценивается как самостоятельный жанр: «Очень короткие рассказы смешного характера называются анекдотом (латифой)»[2].
Однако и этот факт остался в истории татарской фольклористики случайным, единичным явлением. До 1960 года не появилось ни одного специального исследования о жанре. Только в статьях Г. Баширова «Несколько слов о мэзэке», «Как появился мэзэк», помещённых в его сборниках «Туксан тугыз мәзәк» («Девяносто девять шуток». – Казань, 1960) и «Мең дә бер мәзәк» («Тысяча и один мэзэк». – Казань, 1963), высказаны важные мысли касательно жанровых признаков народной шутки, её возникновения и идейно-эстетической ценности. В конце ХХ века определённый вклад в изучение жанра внесли Ф. Хатипов и А. Яхин. В монографии Ф. Хатипова «Эпические жанры» (Казань, 1973) есть раздел под названием «О жанре “мэзэк”». В той же книге, в разделе «Новелла. Рассказ», анализируется взаимосвязь народной шутки и новеллы. А. Яхин опубликовал несколько статей об этом жанре, а в своей монографии «Система татарского фольклора» (Казань, 1984) посвятил анекдотам специальную главу.
Хотя научное изучение жанра несколько запоздало, сами шутки (то есть тексты) стали появляться в печати давно. Отдельные образцы этого жанра, хоть и не в «чистом» виде, можно встретить в составе произведений древнетатарской литературы.
Как известно, в средневековой восточной литературе были широко распространены дидактические произведения с «ящичной композицией». В каждом разделе этих произведений, составленных из относительно самостоятельных частей, приводятся изречения, наставления пророков, святых, мудрецов и как иллюстрация к ним прилагаются различные поучительные рассказы, басни, шутки. Эта традиция путём переводов и подражаний проникает также в древнетюркскую литературу. Совершенные образцы её можно встретить в творчестве видного поэта Средневековья Сайфа Сараи. В 1391 году он переводит с фарси на тюркский язык знаменитый «Гулистан» Саади Ширази. Как явствует из исследований Х. Миннегулова, «Гулистан бит-тюрки» состоит из 182 рассказов, 55 притч и 18 назиданий[3].
Известное произведение Махмуда бин Гали аль-Булгари «Нәһҗел фәрадис» («Открытый путь в рай»), написанное в 1358 году, тоже построено по принципу «ящичной композиции». Книга состоит из четырёх разделов (баб), каждый раздел – из десяти подразделов (фасыл). В начале подраздела «приводится какое-нибудь изречение, даётся пояснение к нему, это пояснение дополняется словами, указаниями различных авторитетов. В конце приводятся один или несколько рассказов в качестве иллюстрации к этой мысли»[4].
Если принять во внимание, что в произведениях восточной литературы широко использовалось народное творчество, в том числе шутки, то окажется, что наш фонд народных шуток значительно обогатился за счёт переводов с арабского и фарси ещё в Средние века. В рассказах четвёртого раздела «Нәһҗел фәрадис» осуждаются такие отрицательные качества, как прелюбодеяние, пьянство, чванство, лживость, злоязычие, лицемерие и высокомерие, злопамятность и зависть, накопительство. Видно, что в этих рассказах есть значительное тематическое сходство с народными шутками. И по своей композиции отдельные рассказы близки к мэзэкам.
Например:
«– Эх, бедняга! На голову твою золу посыпали. Почему же ты воздаёшь благодарение по этому поводу? – спросили у мудреца.
Он ответил:
– С меня сошёл грех. Я было опасался, как бы не возник огонь, который уничтожил бы меня. Творец истины довольствовался этой золой. Как же мне не возносить хвалу?»[5]
Ф. Хатипов высказывает мысль о том, что пример этот «целиком и полностью напоминает один анекдот о Ходже Насретдине»[6]. Действительно, среди анекдотов Ходжи довольно часто встречаются похожие на вышеприведённый рассказ. Их схема сводится к следующему: герой попадает в бедственное положение и благодарит Бога за это. Он рад, что избавился от другой, большей беды. Скажем, услыхав о пропаже своего осла, Ходжа Насретдин благодарит Всевышнего. Окружающим его удивлённым людям он объясняет:
– Окажись я верхом на этом осле, я ведь тоже пропал бы. Поэтому и радуюсь.
В рассказе «Шейх и кадий*»[7]
Ибраһимов Г. Әдәбият дәресләре. – Казан, 1916. – 64 б.
Әлифба тәртибе, имла кагыйдәләре, атамалар мәгънәләре, халык әдәбиятын җыю турында инструкцияләр җыентыгы / җыючы Г. Алпар. – Казан, 1926. – 50 б.
Миңнегулов X. Ю. Сәйф Сараи. Тормышы һәм иҗаты. – Казан: Казан ун-ты нәшр., 1976. – 24 б.
Борынгы татар әдәбияты. – Казан: Татар. кит. нәшр., 1963. – 222–223 б.
Там же. – 235 б.
Хатипов Ф. Эпик жанрлар. – Казан: Татар. кит. нәшр., 1973. – 49 б.
Под знаком * даётся ссылка на Словарь непереведённых слов, помещённый в конце сборника.
