впечатление».
«Иван Грозный» – «не тема для Репина, и с ней он вовсе не справился как с темой исторической…»
«Запорожцы» – «…но всё же и в ней он не дал исторической картины»;
«Не ждали» – «дряблость и неуверенность формы».
И, наконец, выделенные Грабарём три черты репинской натуры, исчерпывающе, по его мнению, художника характеризующие:
– отсутствие воображения;
– страсть к задачам экспрессии (и! «дальнозоркое» или уничижительное суждение?):
– тяготение к передаче сложных человеческих деяний, движений и помыслов, главным образом, со стороны их физиологической видимости…20.
Эта вступительная статья, эти цитаты, да и все иные работы Грабаря, посвящённые Репину, свидетельствуют всего лишь о глубокой укоренённости автора в идеологической системе координат своей эпохи, что вряд ли имеет смысл обсуждать и осуждать. Это во-первых. Но есть ещё «во-вторых»: какая-то неожиданная, и неоправданная всегдашняя высоковыйность Грабаря по отношению к Репину, какое-то монархическое чувство собственного превосходства.
Откуда оно? Грабарь ведь сам неплохой, а в натюрморте и пейзаже даже и чудесный художник… Он знал это про себя. И, быть может, именно то, что он был очень успешный художник (притом гораздо более «современный», чем Репин, – как он, вероятно, думал), и сбило его исследовательскую оптику? Он пристально и пристрастно смотрел на Репина, но цельного Репина в высокомерной дальнозоркости своей не видел: образ дробился, распадался на «влияния», «ошибки», «колебания», «противоречия», множество «манер» и т. д., и т. п. – словом, не давался! Хотя неизбывно и необъяснимо притягивал, завораживал, – не отпускал…
Вот многоговорящий об этом труде и его авторе отрывок из письма М. Нестерова А. Турыгину от 7 октября 1932 года: «Грабарь читал ещё кое-что из своих писаний о Репине. Сделано неплохо потому, что главное и основное взято из писем или слов самого Репина или его современников, людей в истории русского искусства ценных, примечательных». И далее: «Грабарь же всегда имел «нюх» к тому, что надо на сегодняшний день».
По богатству фактического материала, по широте охвата творчества художника, по редкой в искусствоведении простоте изложения – это по сей день непревзойдённая книга о Репине. Грабарь мог ею гордиться: он, казалось, поймал, описал и разобрал по косточкам своего великого собрата.
Но, повторим, труд Грабаря при всех своих несомненных достоинствах остаётся мёртвой книгой. В ней Репин, что царственный покойник, набальзамированный категорически непререкаемыми суждениями, научным атеизмом и вульгарной социологией, – сохраняется в авторитарной неприкасаемости для нас и для будущих поколений исследователей. А вот настоящий Репин – «великий русский художник», именно в ипостаси русского художника остаётся нам почти незнаком. И слишком многие оценки Грабаря (и его повторителей), ставшие уже почти за столетие необсуждаемыми, просто
