Саврасов, Айвазовский, Брюллов[2]. И совершенно ясно, за что они любимы. Шишкин с Васнецовым – за архетипические русские черты: сказочность и дремучесть. И за их родственное присутствие в каждом простом русском доме: открыткой ли, репродукцией, гобеленовым ковриком или сохранённым зачем-то конфетным фантиком. Саврасова любят за прилетевшую весну как за необманутую надежду. За солдатскую честность и верность его грачей, всегда и всегда, и вовеки веков, возвращающихся в серую и сирую Россию. Айвазовский любим народом за «окиян-море» (что за тридевять земель в тридевятом царстве), то есть за сбывшуюся всё-таки! – мечту русского о России – морской державе! А ещё за наш богатырский вызов: «Будет буря, мы поспорим и поборемся мы с ней!» Брюллова мы ценим за библейский и по высоте, и по красоте ужас «Последнего дня Помпеи». И за возможность всей душой пожалеть каждого человека в погибающем и прекрасном человечестве. Вот Пушкин пишет свой отклик на эту картину: «…Кумиры падают! / Народ, гонимый страхом, / Под каменным дождём, под воспалённым прахом, / Толпами, стар и млад, бежит из града вон…». Бежит. Но! – поднимая упавшего, неся на руках слабого, укрывая детей, удерживая собою падающие стены.
И всё-таки очень интересно: почему это так, почему Репин, не вошедший в перечень самых любимых, во «мнении народном» – Первый русский художник? Ведь у Репина очень мало изображений родной природы (он не любил писать пейзажи). На его картинах почти нет красивых лиц. Более того, они бывают темны, а их персонажи неприятны. А многие лики его портретов откровенно уродливы, что отмечали и современники Репина, и современные искусствоведы. «Репин не умеет (не может) рисовать ничего молодого и красивого»23, – сокрушался В. В. Стасов. «Портретным образам этого мастера меньше всего свойственна некая самоценная «духовность»24, – отмечал Г. Ю. Стернин. А вот В. Розанов: «…Я мысленно перенёсся в «Пенаты» его (имя дачи его в Куоккале), всё зарисованное изумительными портретами. Изумительными в проницательности… Преступников, гениев, дураков, наглецов, драпирующихся, иногда удачно, перед человечеством, – я всех повёл бы в мастерскую Репина для разгадки. Репин «проявляет» внутреннее человека, как «проявляются» фотографические пластинки в какой-то кислоте. Его едкая, внутренне едкая манера разлагает внешность человека, устраняет «вздор» его, прикрасы его, манеры его и требует в суде зерно его. Все портреты Репина суть «судящие» портреты… Как ужасно иногда он судит, жестоко…»25.
То есть на рациональном уровне феномен первородства Репина кажется необъяснимым. И тем не менее его картины, не все (которых более 2 или 6 тысяч), а всего 5–6 самых известных и знаменитых, первенствуют в восхищённом (букв. «похищенном ввысь») надсознании народном. Сверх всех опросов и сложившихся иерархий. Сверх, так сказать, «культурологического назёма». А уж в среде художников, я имею в виду серьёзных художников, Репин, без сомнений и сравнений, и по праву – Первый. Как среди иконописцев Первый – Рублёв.
И вот что особенно удивляет: он стал Первым
Вышеприведённые ответы я получила, опросив и нтернет-сообщество. Среди прочих был и такой, наверное, уже типичный сегодня, ответ: «живопись – не актуальное искусство, чего её обсуждать!» Но, возможно, профессиональные социологические опросы дали бы иной результат. Интересно было бы сравнить.
