объяснил Рябинин. – Мы этим не занимаемся.
Ее удивление было прелестно. Она не понимала, как это может существовать организация, которая не занимается такими вопросами, как любовь. И Рябинин подумал, что ее муж – большой чудак: уходить от такой изумительной женщины. Скользнув взглядом по ее груди, которую она носила осторожно, словно боясь расплескать, он промямлил:
– Никто. Но я могу вам помочь… психологически.
– Большое спасибо, – с готовностью согласилась женщина, и чертовские зеленоватые огоньки забегали в ее глазах, а может, это бегала за окном реклама на универмаге.
– Чем же занимается ваш муж?
– Не знаю. Говорит, что работает.
– Видите, – назидательно сказал Рябинин. – Он же занят делом.
– А разве есть такое дело, ради которого можно забросить любимого человека? – наивнейшим тоном спросила она и даже губы не сомкнула.
Рябинин вскочил и дугой прошелся по кабинету. Маленькие, крепко сомкнутые ножки в кофейных тончайших чулках она поставила изящно-наклонно – чуть под стул, чуть рядом со стулом, как это могут делать только женщины: тогда их ножки начинают смотреться самостоятельно, сами по себе.
Рябинин подошел сзади и легонько провел рукой по ее плечу, косе и груди. Она не шевельнулась.
– Есть такие работы, которые засасывают, как пьянство, – сказал он.
– Неужели? – тихо удивилась она. – Какие же, например?
– Я не знаю, какая работа у вашего мужа… Ну вот, например, моя работа такая…
– А что – тяжело? – спросила женщина и тихо вздохнула.
– Очень, – признался он.
– Кого-нибудь не поймать?
– Не поймать, – ответил он, осторожно расплетая ей косу.
– Наверное, женщину? – предположила она.
– Да, женщину.
– А мужчине женщину никогда не поймать, – заверила она и повернула к нему лицо.
Теперь он увидел полуоткрытый рот сверху, увидел широко-раскосые потемневшие глаза, уже без зеленоватых обликов, грустноватые, как у обиженного ребенка. А всех обиженных в мире – и собак, и людей – вмещало рябининское сердце, как наша планета умещает на себе все народы, будь их три миллиарда или четыре.
Он наклонился и поцеловал ее в дрогнувший полуоткрытый рот.
– Ты сегодня ел? – спросила она, шурша ладонью по его небритой к ночи щеке.
– Ел. Нет, вроде бы не ел.
– Пойдем домой, – решительно заявила она и встала.
Они вышли на предночную улицу. Рябинин любил их, затихающие, отшумевшие, теплые городские улицы, с редкими прохожими, частыми парочками и красными деревьями в рекламном неоне. Было не светло, но и тьмы не было, хотя та вечерняя лиловая дымка теперь сгустилась и легла на город, как будто залила его тепловатым фиолетовым соком. Но где-то на горизонте светилось небо бледно-зеленой полосой, и оно будет там всю ночь светлеть и зеленеть прозрачным весенним льдом.
– Лида, – сказал Рябинин, –
