для соблазнения – в этот раз также был при нем. Елизавета не отказалась от игристого напитка. Пила много и жадно, заглушая обиду. Быстро собралась и на глазах у губернаторской четы уселась в автомобиль Прилуцкого. Выпустив густые клубы дыма, «Ford» сорвался с места и помчался по булыжной мостовой. Через несколько минут он врезался в фонарный столб…
Положите меня спать в сирени…
Нам не дано вернуть назад
Весны прелестное дыханье
И детских лет воспоминанье
Нам не дано вернуть назад.
Ф. Тютчев
В этот раз весна почему-то запоздала, и все живое затаилось, ожидая ее наступления. Почки набухшими красно-коричневыми зачатками долго висели на ветках и, побаиваясь частых утренних заморозков, страшились расшвырять в стороны многочисленные слои смолистых оберток-пеленок и выглянуть наружу нежными клейкими уголками изумрудной зелени. Первоцветы и подснежники, с трудом освободившись от тяжести серых пористых снежных лепешек, кое-как выбросили свои бутоны на коротких цветоносах, не успевших вытянуться из-за отсутствия положенного по сроку солнечного света и тепла. И отцвели так же быстро и скромно, без лишней помпезности и хвастовства, торопясь окончить свой жизненный цикл вовремя, несмотря ни на что.
И только кустики сирени, казалось, радовались этому весеннему опозданию, набирались какой-то удивительной силы, с каждым холодным утром покрываясь все гуще и гуще тугими кисточками белых и фиолетовых соцветий.
Тепло пришло неожиданно в конце мая. И только в июне разлетелись во все стороны брызги всевозможных оттенков зеленого – от трепетного салатного, мятного и ярко-лаймового, до таинственного малахитового и терпкого оливкового. Брызнула зелень и засверкала на солнце, будто умытая недавним густым дождем.
Я заждалась сирени в этот год. Ждала, нервно поглядывая на беспросветно-серое, не по-весеннему плаксивое небо, и все мое существо, и душа, и сердце, и кожа требовали хотя бы маленькой дозы этого странного для моего понимания наркотика. И вот дождалась. Вновь разливается этот неповторимый густой аромат, ползет тяжелым атласом из одной комнаты в другую, заполняет собой все свободное пространство, заставляет оголяться тонкие чувствительные окончания, вырисовывая легкими трепетными касаниями на полупрозрачном полотне контуры исчезающих лиц, тел и пейзажей.
Он не будоражит, как обычно, легким эфиром. Маслянистой тяжестью накрывает сознание и повисает на смеженных веках. В позе скрюченного маленького зародыша плыву в этой масляной жидкости, словно в утробе матери, от края до края. Сквозь сон ощущаю что-то свое. Это – счастье. Не безграничное. Напротив, оно четко очерчено и защищено. Это – точно оно, счастье. Его ни с чем невозможно спутать.
Легкий ветерок колышет белую
