с Петроградом, святейший побывал в Духовной академии, молодость свою навестил. Литургию служил в лавре. Здесь же состоялась хиротония единоверческого епископа Охтинского Симона (Шлеева). Вручая пастырский жезл, святейший напутствовал преосвященного старообрядцев:
– Разошедшиеся пути наших пращуров соединились вновь вот уже сто восемнадцать лет назад. Единоверчество живо и дает добрые плоды. Одна у нас дорога, указанная Спасителем Иисусом Христом. Но помни. Пастырский посох как столп света. Паства на него и смотрит, не под ноги, зная, что их вождь выбрал для них стезю, пригодную для ходьбы. Да будет всякий день пастырства твоего как первый, когда особенно чувствуется и радость, и великая ответственность.
А потом святейший вышел на амвон с прощальным словом к петроградцам:
– Нельзя не заметить увядания этого града. Вместе со всей Родиной нашей большие терпит он скорби и поношения… Но я взираю на вас с утешением, потому что вы знаете, в чем заключается наше спасение… Была бы только крепка вера православная, только бы ее не утратил русский народ. Все возвратится ему, все будет у него, и восстанет он, как Иов с гноища своего. – Закончил молитвой к святому Александру Невскому: – Вспомни землю нашу, когда-то обильную, текущую медом и млеком, а ныне оскудевшую. Спаси, угодник Божий, своим предстательством пред Престолом Божиим всех верных рабов Твоих, уповающих на Тя и прибегающих под кров Твой святой.
Протекли шесть дней, как единый час, радостно, как пасхальный возглас: «Христос воскресе!»
Уезжал в Москву победителем, не ведая, что деятельность его признана властями вредоносной и ЧК ждет его в Чудове.
Пассажиров в патриаршем вагоне прибавилось, сели два церковных старосты, приезжавшие из Москвы. Люди хозяйственные, они запаслись несколькими бутылками водки с обильной закуской. Константин Васильевич Розов, покоривший своим пением и исконных петербуржцев, и новоявленных петроградцев, был рад попутчикам. После праведных трудов – расслабиться не грех. Патриарший келейник Яков Анисимович присоединился к честной компании. А святейший даже от чая отказался, лег спать. В дороге сон сладок, а в Москве дела ждут, и, наверное, не радостные.
Снилось: он в Клину, на зеленом бугорке, усыпанном золотыми цветами, на розовом камне, похожем на рыбу. Сладко быть ребенком, и он вкушал эту сладость, но какая-то тревога мешала ему. Хотел домой убежать – и вдруг понял: у него нет дома. И тотчас увидел: толпы людей, заполонив землю, потоками вливались в море. И море было вместо неба. И каждый, каждый смотрел на него, и те, кого уносило, – молили его глазами, а он – ребенок, пробудившийся от снов младенчества.
– Господи! – простонал Тихон, торопясь разбудить себя.
Проснулся – Клин. Но другой, подмосковный, где Чайковский жил.
Пошел в салон. Боже ты мой! На столе бутылки, объедки. Константин Васильевич на диване – винодышащая гора, на другом – подтянув коленки к подбородку, Яков Анисимович…
Разбудил.
– Вот
