Муравьев Уссурийский край присоединил. Устье Амура теперь тоже наше.
– Сообщали, что хивинский хан половину ханства уступил России, – подсказал Павел.
– А кем быть лучше, – спросил Ваня, – царем всея Руси или королем Великобритании?
– Русским, – сказал Вася. – Русского царя все любят.
– Не все, – возразил брату Павел. – Студенты царя не любят. Царь многих студентов из университетов исключил, а теперь не велит за границей учиться. Приказал всем в Россию ехать… А Каракозов…
– Не поминай злодея, не поминай! – рассердился Иоанн Тимофеевич. – Откуда у тебя такие разговоры, Павел? Если от приятелей – дунь и плюнь на них, как на сатану. Да и твой вопрос, Ваня, никчемная нелепица. Всякий народ любит и славит своего государя. Мы – русские, наш свет – император Александр Николаевич.
– Но почему свет?! – Павел даже хмыкнул. – В Швейцарии давным-давно нет монархии, а живут процветающе. И в Северной Америке – свобода.
Иоанн Тимофеевич задумался: ответить сыну властно – все равно что оттолкнуть.
В крошечном пруду в ложбинке сада тихохонько курлыкали лягушки.
– Любить царя – значит и царство любить, Родину, народ, живущий в этом царстве. Одна кровь – одна жизнь.
– Его величество у нас немец, – сказал Павел.
– Ох, Господи! – вздохнул Иоанн Тимофеевич. – Я и сам о том подумал… Ты, Паша, не путай меня, братьев меньших не путай… Одно скажу, ребята: царя не любят гордецы, а также те, кто чужим разумом живет, начитавшись преподлейших книжонок. Поляки царя не любят. Эти от зависти, Москвой когда-то владели. А больше всего ненавистен царь иудеям. Были народом избранным у Бога и своими собственными руками отдали Бога на крестную смерть… Хватит нам умничать. Святитель Тихон Задонский говаривал: «Дети всего того берегутся, чем отец их оскорбляется». Разглагольствовать приятно любовно. Вон как лягушки стройно выводят свою песенку. Существо уж совсем нелепое, а Творца хвалит. Какая трель! Слышите? От восторга этак возопила, не иначе. А теперь всем хором грянут…
Притихли, слушая курлыканье, и под эти курлы-курлы – заснули.
Иоанн Тимофеевич пробудился от шушуканья дождя, растормошил детей:
– Сон я, чадушки, видел. Приходила к изголовью моему матушка-покойница. Царство ей небесное. С собой позвала. Приготовься, говорит. А потом на вас указала: этот жизнь горюном проживет, этот отойдет ко Господу в молодости, а этот будет велик и у людей, и у Бога… А я лежу, мне не видно, на кого матушка указывает. Сел, чтобы получше расспросить. И проснулся. Сижу! Во сне сел. Вы спите, да так сладко, под дождичек… Кому из вас быть великим?
– Батюшка! – У Васи в глазах стояли слезы. – Батюшка, помолимся, чтоб Иисус Христос дал тебе многие лета.
– Помолимся о всех нас, о матушке, о Пелагее, о младенце Мишеньке.
– А про Мишеньку что-нибудь сказала? – спросил Павел.
– Нет… На вас указывала… Помолимся, дети. Сам-то я так думаю: у Господа Бога всякий человек велик, если живет он
