том, что мне надо сдавать книгу.
– Книга может подождать, в отличие от здоровья. А без здоровья вообще ничего не напишешь.
– Но я обещала Корку, что отдам ему по возвращении законченную рукопись «Голубого экспресса».
– Отдашь через несколько недель после возвращения. Какая разница?
– Я думаю, работа как раз отвлечет меня от мрачных мыслей. Так уже было в прошлом, почему бы и не сейчас?
– Ну, так и быть, если ты настаиваешь, мы включим в распорядок дня несколько часов возни с рукописью, – сдалась Карло, слегка улыбнувшись. – Но при одном условии: я выполняю тяжелую часть работы, стуча по клавишам, а ты только диктуешь.
До сих пор я прибегала к такому методу лишь при сочинении первого чернового варианта рассказа, но никак не при работе над романом.
– Да ради бога, – согласилась я и в этот миг заметила Тревельяна и Хелен Харт, прошедших по палубе и свернувших за угол. – Прости, я отойду на минуту, добуду сока для Розалинды. Ей наверняка хочется пить.
– Конечно, конечно, – сказала Карло. – Я присмотрю за ней.
Я последовала быстрым шагом за парочкой, сохраняя дистанцию. Они миновали группу местных детишек и нескольких бледнолицых монахинь и остановились у леера. Издали я не могла разобрать, о чем говорят Гай и Хелен, а приближаться к ним в открытую было рискованно, так что я нырнула в проход, ведущий к противоположному борту парома, где прокралась мимо ряда пустующих шезлонгов, прячась за ними, и наконец добралась до места, откуда стал слышен разговор.
– Никак не могу прийти в себя от потрясения, – пожаловалась Хелен.
– Что ж в этом удивительного, если ты стала свидетельницей ее самоубийства, – мягко ответил Тревельян.
– Я чувствую себя поганкой. Я столько раз желала ей смерти и даже воображала, что убиваю ее. Согласись, это ужасно. Мне представлялось, как я капаю яд ей в коктейль или сталкиваю ее с верхней площадки лестницы на Брук-стрит. Господи, словно какая-нибудь закоренелая злодейка.
– Тсс… – остановил ее Гай. – Зато теперь мы можем спокойно жить вместе, начать с новой страницы.
– Думаешь? И мы не будем прокляты навечно?
– Да за что же?
– Ну, не знаю. Может быть, нам надо было вести себя с ней иначе. Показать ее другому доктору или обратиться к американскому специалисту. У меня такое чувство, будто мы ее предали.
– Мы же не виноваты, что влюбились друг в друга. Что мы могли поделать?
– А помнишь, был момент, когда мы могли прервать нашу связь?
– Помню, – ответил он. – Но для меня это не было моментом выбора.
Голоса стихли, и послышался звук поцелуя. Я почувствовала, что краснею, и стала осторожно выбираться обратно. Подслушивала интимный разговор влюбленных – позор. Они все еще переживали неожиданную смерть Джины Тревельян, а я вела себя, как те две ищейки в дешевых костюмах, называвшие себя журналистами, которые неотрывно
