style="font-size:15px;"> Альва поставила свой шалаш неподалеку, но Верриберд ни разу не навестил ее – просто не понимал, зачем это нужно. И вот нужда появилась.
Элгибенна сидела на траве и сплетала корешки в зимнюю косу. Эта коса должна быть подвешена в шалаше, чтобы всегда можно было протянуть руку и отщипнуть лакомый кусочек. Рядом были уже подготовленные низки сухих ягод.
Верриберд обратился к ней так, будто они лишь вчера спустились с гор и ненадолго расстались.
Элгибенна готового пучка трав под рукой не имела, но собрала его из того, что было. Она постарела – как, впрочем, и Верриберд. Но у белых альвов нет зеркал – они считают, что видеть себя ни к чему.
– Это в самом деле поможет? – спросил Верриберд, удивившись, что все травы в пучке – знакомые.
– Это даст долгий и крепкий сон, после которого альв полдня ходит, словно малость не в себе, – ответила она. – И на человека это действует похоже. Есть болезни, сам знаешь, когда тело – лучший лекарь, нужно просто позволить ему работать.
– Темные уверены, что вы даете мальчикам какой-то отвар в пору созревания. Это – те самые травы?
– Да, – не совсем уверенно сказала Элгибенна. – Погоди, я приготовлю еще.
Верриберд уже уходил с полным коробом трав, когда Элгибенна окликнула его:
– Отчего ты не спросишь о нашем сыне?
– О сыне? Я думал, ты сама что-нибудь расскажешь.
Белые альвы были не любопытны. Если бы с сыном что-то случилось – лес бы уж знал и донес весть. А что могла рассказать Элгибенна? Что сын увел в горы кого-то из молодых альв? Что у сына еще одно дитя? Но какое это имеет значение?
Элгибенна едва заметно вздохнула.
– Ладно. Ступай.
Когда Верриберд вернулся, Браммар с Ураром играли в камушки. Это белому альву тоже было непонятно – его мир обходился без игры.
– Я принес травы, – сказал он. – Думаю, их надолго хватит. Сколько у вас мальчиков?
– Тех, кому уже требуется отвар, – восемь, – ответил Урар.
– Покажи на пальцах.
Хотя большинство слов темных альвов было понятно белым альвам, но попадались и такие, которые требовалось пояснить.
Когда Урар и Браммар ушли, Верриберд сел на скамью, прислонился спиной к древесному стволу и стал думать. Сперва он попросил у своего дерева силы, чтобы эта сила вошла в его голову, в его рассудок. Этому белых альвов обучали с детства. Потом он попросил совета.
Дерево, возле которого Верриберд поставил шалаш, было старым, очень старым – возможно, даже помнило предков. Его советы чаще всего бывали мало понятны, приходили в рассудок не словами, а ощущениями. Вот и сейчас – Верриберд ощутил страх. Дерево делилось с ним каким-то давним страхом.
И он впервые подумал, что далекие предки имели не очень-то верное понятие о добре и зле.
Потом наступила зима. Темные альвы продолжали трудиться в земной глубине, а горожане
