октябрьские праздники, а ребятня все еще бегала по улицам в трусах и майках. На проселочных дорогах по самые щиколотки лежала горячая пыль. Северная птица спокойно жировала на широких балхашских плесах. Погода сменилась внезапно. С запада сорвался ветер, загудело, понесло над всей долиной тучи пыли и песка. Дед Пичка примчался ко мне взволнованный, как весенний селезень при виде знакомого болота.
– Что делается, что делается! – закричал он. – Сама зима прет к нам! Теперь потешим душеньку, постреляем! – и даже глаза закрыл от предвкушаемого удовольствия. Дождь лил три дня. Это был настоящий потоп – очевидно, небо вознаграждало себя за долгую бездеятельность. На третий, поздно вечером, мой неугомонный спутник явился снова. Он был вполне экипирован: сапоги выше колен, патронташ, за спиной ружье в чехле… Старик торжественно стряхнул на пол лужу воды и прямо с порога заявил: –
Ну, ты как, готов? Я пожал плечами. – Да ты что, носа на улицу не казал?! – возмутился старик. – Снег повалил – улавливаешь ситуацию?! Попрет птица с Балхаша – помяни мое слово! Ее сама зима сюда подпирает… А погода будет в самый раз: снежок до утра всю хмурь с неба на землю осадит…
Домой старик не пошел. Он сослался на то, что я могу проспать, а ему заходить за мной не сподручно, и остался ночевать у меня…
Из дома вышли рано. На деревьях, траве лежал снег. А земля была черной. Она не успела за эти дни отдать накопленное за лето тепло, и снег на ней растаял. Первый морозец выжал из влажного воздуха такой туман, что не видно было протянутой руки.
Мы торопились.
Уже на месте старик деловито посоветовал мне стрелять только тройкой – осенняя птица крепка на перо! – и поспешил в свой скрадок. Я прошел в дальний конец болотца и тоже остановился. Было тихо. Я отчетливо слышал, как звенит туман, оседая на листья, как ворочается в своем скрадке дед Пичка… Неподалеку крякнула утка, всплеснула вода. Я схватился за ружье, но так ничего и не увидел. Прошлепала курочка по берегу, пискнула мышь под кочкой – и снова звон тумана на жестких листьях камыша…
Заря. Туман вдруг розовеет, и вот я уже не стою, а плыву в розовых волнах, весь пронизанный их лучистым светом. Потом розовый океан становится золотистым, голубым и, наконец, искристо-белым, как свежевымытая фарфоровая чашка – должно быть там, над туманом, где было чистое, глубокое небо, взошло солнце и бросило светлые лучи на покрывало, которым была окутана земля.
И вдруг там, наверху, рождается новый звук. Это шорох. Волнующий шорох многочисленных крыльев утиной стаи. Шорох приближается, становится свистящим, падает прямо на голову и я, не видя источника, вскидываю ему навстречу вороненые стволы…
На смену приходит новый – уверенный, тяжелый, слышно, как поет каждое перо в широких крыльях и, как завороженный, я провожаю на слух этот равномерный, мощный полет – гуси… И, точно в ответ мне, издалека равнодушный говорок:
– Га-га-га? – Га-га-га…
И снова откуда-то сбоку быстро приближающийся и так же быстро исчезающий свист утиных крыльев. Я верчусь во все
