дед говорит, вздыхая:
– Ну что ж, переждем, так переждем…
Может быть, ему неудобно оставлять меня одного, может, он устал настолько, что не хочет уходить от костра – не знаю. Бегу за камышом – здесь для огня другой пищи нет. Дед нехотя плетется следом…
Не спится. То и дело приходится вставать и кормить огонь. Ему я отдаю не только камыш, но, кажется, и самую душу, овеянную романтикой прошлых охот. А в ответ не чувствую ни капли прошлого тепла и уюта. Раньше костер был мне другом, домом во мраке ночи среди глухого леса, на берегу дикого озера, в бескрайней степи. И тогда мной воспринималось все: и огонь, и лес, и плеск волн, я шорох ветра в сухой полыни. Тогда все было моим. А сейчас нас только двое – я и костер. Остальной мир отключен от сознания, как не имеющий никакого отношения ни к костру, ни ко мне. И это угнетает душу… Я понимаю, почему мир сузился до бледных языков пламени, почему в душе нет покоя и тихой радости… Поднимаю глаза. В полутора километрах вижу огни большого поселка, которые не скрыть никакой ночи. Слышу лай собак и визг тормозов маршрутного такси. А в другой стороне гремит завод, я сквозь шум ветра я слышу свист пара. Наверное, совсем нелепым выглядит со стороны наш яркий, но мертвый костер…
– Дед, а дед, пошли домой, – говорю я с грустью. Дед встает, вздыхает и тоже смотрит в сторону поселка. Он, наверное, думал о том же…
– Завтра утречком надо пораньше. Чтоб успеть…
– Ага…
– Ты, смотри, зайди ко мне…
– Ага…
– Не проспишь?
Я не просплю. Я обязательно как можно раньше, чтоб еще затемно прийти на это нелепое болотце, где всему вопреки еще остался кусочек живой природы, чтобы еще раз, не поднимая глаз, услышать сквозь свист пара в лай соседских собак таинственный шорох ночи – все, что остается на нашу долю.
Над облаками
Взбираться на трехкилометровую высоту ради одного-двух выстрелов по улару не каждый согласится. Да еще и неизвестно, удастся ли сделать эти самые два выстрела, так как улар – птица осторожная, а летает… Впрочем, понятие «летает» по отношению к нему звучит как-то неубедительно. Вот скворец, или, скажем, ворона действительно летают, машут крыльями как все нормальные птицы… Точно камень из пращи, с гулом рассекая разреженный воздух, улар простреливает пропасти до самой земли, и когда, кажется, вот-вот врежется и расшибется в лепёшку, вдруг расправляет короткие, полукруглые крылья взмывает, постепенно гася скорость, на противоположный склон. Не успеваешь прицелиться, не успеваешь глазом моргнуть…
Среди многочисленного братства знакомых охотников я могу по пальцам пересчитать всех, кто когда-либо стрелял но улару; а для тех, кому удавалось принести домой желанную добычу – хватит пальцев одной руки.
Нет, не стоит ради сомнительной удачи бить ноги и взбираться на трехкилометровую высоту, к вечным снегам, где погода меняется несколько раз на день, где гудят камнепады, и плотный, как подушка ветер грозит сбросить неосторожного путника в самые
