рассказать непосвящённым, как это было в те незабвенные времена. Хоть частично передать. Пусть будет про спектакль «Калигула», как я его помню.
Император Калигула теряет любимую женщину. У склонного к созерцанию молодого человека случается когнитивный диссонанс. Калигула осознаёт, что люди смертны, следовательно несчастны, следовательно мир несправедлив – и Калигула бунтует против мироустройства. Разрушая всё вокруг, он разрушает самого себя. В своём 1944-м Камю пьесу написал про это.
Ничего подобного в спектакле, который поставил ВРБ жарким летом 89-го, не было. Роль Калигулы исполнял Виктор Авилов, который был в зените своей славы, в апогее силы. Рядом с таким Калигулой патриции казались безликой биомассой. Это был Апокалипсис, а Виктор Васильевич на сцене был всеми четырьмя его всадниками вместе взятыми. Когда на его монологе давали свет в зал и Калигула напрямую обращался к зрителю, зал переставал дышать. Никакого особенного смысла в словах, произносимых Авиловым в этот момент, не было. ВРБ так перекроил текст оригинала, что от интеллектуальных построений Альбера Камю остались одни огрызки. В спектакле вообще не было смысла, который можно было внятно пересказать. А зрители спектакль обожали, они приходили снова и снова. ВРБ как никто чувствовал нерв времени. Надвигались 90-е, людям предстояло пережить нечто, ужасающее в своей неизведанности. Авилов обладал к тому моменту такой энергетической мощью на сцене, что в его глазах зрители видели тот хаос, приближение которого в жизни они сами чувствовали. Почему возвращались снова и снова на этот спектакль? Есть особая сладость в том, чтобы смотреть в глаза бездне. Вспомните хотя бы тех людей, которые на пляже фотографируют цунами.
От Виктора Васильевича невозможно было отвести глаз. Ни на сцене, ни в жизни. У него был магнетизм как у Мерилин Монро. Ни с одним мужчиной-актёром я его сравнить не могу, таких не бывало. Могу с рокерами сравнить. Он шаманил на сцене. Как Джим Моррисон или как Роберт Плант. Это незабываемо, и непередаваемо словами. Это было больше, чем любые слова.
На то собственно театр и существует, что с его помощью можно выразить нечто неподвластное другим видам искусства.
* * *
О том, почему Виктору Авилову не нравился финал юго-западного Гамлета.
«С нашим «Гамлетом» я не во всём согласен, хотя спектакль этот люблю и постоянно о нём думаю. И о своей роли в нём, конечно. Наш эффектный финал «Гамлета», хотя это и театральная находка, и очень сильная, представляется мне лишним с какой-то определённой позиции: шум нашествия и иностранного вторжения как бы зачёркивает всё то духовное, что нёс в себе Гамлет, – отныне ничего не будет, всё уничтожено. Негуманность торжествует над человечностью и духовностью. «Каким бесславием покроюсь я в потомстве, коль не узнает истины никто», – говорит Гамлет. Финал, не предусмотренный Шекспиром, как будто оправдывает эти опасения Гамлета – его затаённая мечта о справедливости не состоялась, она убита грохотом этих орудий, торжеством наглых захватчиков.
Я
