Это современное выражение чрезвычайно нравилось Джейсону. Точно так же «прогибали» под себя Сибирь и Поволжье его давние предки Поляковы и Чернореченские, нанимавшие калмыцких и казахских байгушей, то есть бедняков, пасти гигантские овечьи отары, положившие начало будущему богатству… увы, изрядно потрепанному революцией, но все-таки сумевшему возродиться на бескрайних австралийских просторах.
Приятно ощущать себя авантюристом, этаким пиратом и флибустьером! И не менее приятно сознавать, что не ошибся в выборе партнера. Этот парень обещал Джейсону регулярно пополнять его коллекцию – в основном за счет русской провинции, где еще сохранились истинные шедевры.
Джейсон с великолепным простодушием отогнал от себя мысль о том, что его новый знакомый имел в виду прежде всего музеи этой самой русской провинции. Его бывшие соотечественники совершенно не умеют беречь свои сокровища. А ведь сказано – не вводи в искушение малых сил, в смысле воров. Кроме того, большевистская Россия в свое время немало поживилась состоянием Поляковых, так что пришло время возмещения ущерба. Как говорили те же большевики, начинается экспроприация экспроприаторов!
А что касается законов о контрабанде… Джейсон вспомнил свои бредовые страхи: арест, тюрьма, суд. Как изрек великий Пушкин, «ты сам – свой высший суд».
Вот именно: «Ты сам свой высший суд. Всех выше оценить сумеешь ты свой труд. Ты им доволен ли, взыскательный художник? Доволен? Так пускай…» И далее по тексту!
Джейсон попросил еще один джин. Он доволен, необычайно доволен собой, хотя не художник, а всего лишь ценитель искусства. Зато какой ценитель. А Пушкин – непревзойденный поэт! Джейсон обожал Пушкина. Некрасова, Достоевского и всяких Чеховых терпеть не мог, а вот Пушкина и Тургенева ставил необычайно высоко и читал только в подлиннике – что стихи, что великолепные тургеневские романы.
Тогда он и заподозрить не мог, что его страсть к романам великого русского писателя нанесет ему самую чувствительную сердечную рану в жизни.
– Мама дорогая! – изумился Валера и замер, сунув руку под мышку, словно намеревался почесаться – да и забыл об этом. – Снится мне, что ли?..
Что характерно, и у Пирога Петюни глаза сделались такие же вытаращенные, а рот смешно приоткрылся. Струмилин обернулся, чувствуя, как неприятно захолодел затылок: хуже нет, когда кто-то смотрит тебе в спину, а ты не знаешь кто.
Они, все трое, сидели за покосившимся деревянным столиком, установленным в оградке Костиной могилки: Пирог и Валера на лавочке, а Струмилин, бывший статью покрепче, обрел в единоличное пользование пластмассовый ящик из-под бутылок, завезенный на кладбище, наверное, какой-нибудь безутешной компанией и по сю пору валявшийся в кустах. Сидеть на нем оказалось не слишком удобно, только после третьей или четвертой стопки Струмилин пообвыкся, однако сейчас, резко повернувшись, едва не слетел со
