давненько. Ладно, посидели – и хватит. Собирайте свое барахлишко, да поскорее. Я подожду.
Она демонстративно отвернулась, так резко мотнув головой, что небрежно затянутый жгут волос развязался, и она вновь вскинула руки, начала сновать в светящихся прядях проворными пальцами, заплетая их в тугую недлинную косу.
Струмилин смотрел на ухо с покосившейся сережкой: камушек зеленый, прозрачный, просвечивал на солнце, и ушко тоже словно бы просвечивало, такое оно розовое и маленькое…
Валера сильно выдохнул сквозь зубы, и до Струмилина внезапно дошло, на кого он так загляделся.
– Сонька! – подтверждая догадку, зло прохрипел Валера. – Какого черта?..
Она обернулась.
– То есть?! Я что, не имею права прийти на могилу собственного мужа в годовщину его смерти? Это вас я должна спрашивать, какого черта вы устроили здесь весь этот бардак? Другого места не нашлось?
– Бардак? – Валеру они называли между собой Электровеником – он заводился даже не с пол-оборота, а всего лишь с четверти. – Конечно, тебе лучше знать, шлюха!
– Эй, эй… – предостерегающе сказал Струмилин, однако Валера так дернул худым плечом, что стало ясно: его уже не остановить.
Пирог озабоченно покачал головой: он тоже понимал, что могила друга – не лучшее место для выяснения отношений с его распутной женой, однако Валера всегда был ближе их всех к Косте, у него на глазах прошли два этих последних года – самые несчастные, по его уверениям! – именно ему Костя показал те роковые фотографии, и Веник с этих пор считал себя как бы душеприказчиком товарища.
Ох, не очень здорово выполнял он свои обязанности! Костя ясно дал понять, что не хочет, чтобы тревожили его жену, однако, по всему видно, чуть ли не весь Северолуцк знал, кто загнал в гроб Аверьянова. Знал не без помощи неутешного друга Валеры…
Можно себе представить, что он сейчас наговорит! Электровеник всегда на диво несдержан в речах, расхожее выражение: «Словом убить можно» – для него лишено какого бы то ни было смысла. Да Костя перевернется в гробу, это точно!
Неужели Валера забыл, о чем рассказывал только что? Когда Костя – пьяный, сбитый с ног, потерявшийся от свалившегося на него позора – пришел к нему и принес эти жуткие фотографии, он показал их только Валере – и никому другому. И, отравившись, не разложил снимки веером рядом с собой, чтобы всем и каждому стала ясна причина его самоубийства! И в записке не написал, вроде того героя Вересаева: «Загубила ты мою жизнь, проклятая баба!» Вообще не оставил он никаких записок. И если это в самом деле самоубийство, Костя хотел, чтобы оно выглядело как несчастный случай.
Валера получил те фотографии по почте спустя несколько дней после похорон. Вернее, обнаружил в своем почтовом ящике, где они, наверное, пролежали несколько дней: поскольку никаких газет Валера уже много лет не выписывал, ящика практически не открывал и заглянул туда просто случайно.
Струмилин
