лечить. Золотом и водкой ты ее погубишь».
Сорокаградусные морозы выжимали из скал студеную воду. Прямо из гранита выжимали. Весной цвел багульник, в реке бился таймень, а по бетонным уступам порталов скакали белки.
Прекрасно Косте Яркову, одному, жилось на Дуссе-Алине!
Отец как-то сказал ему: «У нас тут не Дальний Восток, а Дальний Восторг!» Только теперь Костя оценил слова Яркова-старшего. Утром выходишь на улицу, а столб дыма из трубы подпирает небо. Последняя звезда еще не закатилась и не погасла. Но уже кричат в распадках сойки. И носатый лось бредет к ручью на водопой, кося влажным глазом. В глазу отражаются дальние гольцы с белыми шапками снега, который не тает даже летом. На портале тоннеля снуют по бетонным уступам бурундуки. Белка смешно, как маленький человечек, обеими лапками несет стланиковую шишку. Они не боятся Костю. Потому что они видят его каждое утро. И, наверное, принимают за своего. Или за часть окружающего мира.
А еще ручьи…
Конечно же, ручьи добавляли таежного счастья!
Везде, по распадкам и у скальных прижимов, заливаются в горловом клекоте, как соловьи, хрустальные потоки. Душу твою охватывает восторг.
Костя ловил соболей, разводил костры, химическим карандашом писал о стройке-500. Получалось не очень складно. Как было дело по правде – не скажешь. А присыпать глубокие следы выпавшим легким снежком… Пустое занятие! Темные проталины на весенней реке не спрячешь. Ледоход их унесет. Разве что льдины разбросает по берегам.
Но потом и они растают. Ведь река – это жизнь.
И она течет по своим законам. Не по писательским.
Ему давно, во время службы на стройке, досталась неоконченная рукопись. Чужая. Досталась как бы в наследство от крестника, беглого зэка по кличке Писатель. Доходяга и почти фитиль, Писатель кормился у блатных. На память, за горбушку хлеба и щепотку соли, рассказывал «Трех мушкетеров». Миледи, бикса изюбровая, воровала две алмазных подвески у герцога Бекингема, крутого пахана.
Или про Ромео с Джульеттой, про принца Гамлета. Бедный Йорик!
Так Писатель развлекал мастёвых и порчаков.
Они книжек не читали, но любили слушать истории в лицах. Писатель изображал из себя шута, бедного Йорика. Истерично махал руками и кричал: «О! Я – бедный Йорик, шут короля!» Но никогда не изображал миледи. Считалось впадлу изображать женщину. То есть почти гнать сеанс. После такой картинки могли запросто опустить в каптерке бригадира.
Так у Писателя появилась второе погоняло: Бедный Йорик.
Рукопись называлась «Истопник. Записки барачного придурка». Писателя Йорика Костя, конечно, положил. На уже талый снег в рощице, недалеко от разъезда, у речки Солони. Он его покрестил. Так, осклабившись, как псы, говорят между собой офицеры в голубых фуражках. Когда хвастаются друг перед другом успехами в работе. Зэки называют службу в НКВД псарней. А и пусть их! Зато за каждого положенного мордой в снег зэка начальство щедро плещет из котла довольствия
