style="font-size:15px;"> Фаддей Фаддеич дулся на Лизу, и потому на вопросы её отвечал со значительною односложностью, беспрестанно величая ее сударыней, а Лиза, по врожденному коварству своей женской натуры, беспрестанно с ним заговаривала и до того закидала его всякого рода вопросами, что Фаддей Фаддеич, чтоб до конца выдержать роль свою и подольше помучить женского врага своего, принужден был обратиться к Савелию Фомичу с каким-то длинным рассуждением по поводу чего-то весьма общеполезного. В зале никого не было и потому Фаддей Фаддеич говорил громко и выразительно, как будто тысяча человек его слушали; против всякого чаяния, услышал голос, заставивший его вздрогнуть и схватить руку Савелия Фомича.
– Мое почтение, Фаддей Фаддеич, – сказал ему из одного уголка этот голос.
Савелий Фомич, слушавший с особенным вниманием рассуждения своего друга, быстро повернулся на стуле в ту сторону, откуда слышался голос, и оба друга, к крайнему своему изумлению, увидели сперва синее пальто, принадлежавшее одному только Евграфу Матвеичу, а потом и самого Евграфа Матвеича, который, стоя около Лизы, с самою нравственною улыбкою свидетельствовал им обоим свое глубочайшее почтение.
– Мое почтение, Савелий Фомич, – снова раздалось из угла.
– Он целых полчаса разговаривал с нею, – шепнул Фаддей Фаддеич встающему со стула и несколько побледневшему Савелию Фомичу.
Савелий Фомич молча подошел к Евграфу Матвеичу и, стараясь казаться как можно спокойнее, спросил его:
– Вы, вероятно, тоже ждете кого-нибудь из Москвы?
– Нет-с… Да-с… Так точно-с, одного старинного товарища-с, с которым…
Молодой человек хотел было пуститься в дальнейшие объяснения, но Савелий Фомич с явной досадой обернулся к нему спиною.
К счастью, в это время зазвучал кондукторский рожок; все поспешили выйти на крыльцо, и таким образом несколько стушевалась эта неприятная сцена, так что даже и сам Евграф Матвеич, хоть и заметил досаду на лице Савелия Фомича, однако по зрелом обсуждении и мучительном обдумывании этой сцены, не мог утвердительно сказать: досада ли, или внезапно прозвучавший рожок заставили Савелия Фомича оборотиться к нему спиною.
Между тем из двух прибывших карет начали выходить пассажиры.
Первая выпрыгнула какая-то тощая барыня; за нею, кряхтя и ломая дверцы, силился вылезть тучный господин, очевидно супруг тощей дамы, держа в одной руке крохотную болонку, а в другой клетку с серым попугаем. Последние два пассажира, пользуясь тем, что они, как привилегированные, совершили путь свой бесплатно, более всех шумели и даже заглушали одна своим лаем, а другой своею бранью голос приезжей барыни, которая очевидно более беспокоилась о благосостоянии зверей своих, чем о своем супруге.
Из кабриолета с одной стороны выпрыгнул не то купец, не то мещанин с бородкой и в синем кафтане, с другой слетела какая-то бойкая и вертлявая барышня, обращавшаяся подозрительно-панибратски с молодцеватым кондуктором.
Итак,
