шторы. Свет мгновенно заполнил всё пространство огромного зала. У Кати перехватило дыхание.
– Скворцов! Оставляйте вещи и свободны!
Сержанты внесли в зал чемоданы, козырнули и вышли, вертя по сторонам головами. Катя, не понимая, что всё это может принадлежать ей, пусть не ей одной, её мужу и ей, что она тут единственная хозяйка, опустилась на чемодан и зачарованно оглядывала зал. Галеев распахнул шторы на других окнах. Площадь громадной, почти квадратной комнаты, дополнялась большим, во всю ширину комнаты, эркером с огромным сводчатым окном и двумя узкими по бокам. В эркере стоял рояль, накрытый льняной тканью. Посреди комнаты располагался большой овальный стол с шестью зачехленными стульями. Зал венчала большая бронзовая люстра, свисающая из лепной круглой розетки. Высокий потолок обрамлял, словно массивная рама картины, лепной бордюр. Из мебели, кроме стола и рояля, был большой буфет, диван и два кресла, также в светлых льняных чехлах. Между креслами у стены, возвышалась радиола, походившая на большую громоздкую тумбу.
– Ну как? – после некоторой паузы спросил Иван Никитич, видимо ещё сам не привыкший к тому, что он здесь не гость, внимательно и с тревогой рассматривал комнату. Катя молчала, потрясённая и оглушённая этим простором и великолепием. Она продолжала сидеть на краешке чемодана, боясь шевельнуться, встать и осмотреть всю квартиру. Любопытство сковал необъяснимый страх, будто она воришка случайно попавшая в эту квартиру и вот-вот должен прийти хозяин, какой-то страшный и жестокий.
Галеев, видя растерянность жены, подошёл и присел на корточки перед ней.
– Ну что ты? – взял он её за руку, – это теперь твой дом, наш дом! Нарожаешь мне деток, места вона сколько! Заживём, Катерина!
Иван Никитич вскинул руки и окинул комнату. Восторг и радость на лице внезапно сменила тревога. Он встал.
– Ладно… давай посмотрим, что у нас там?
Галеев взял Катю за руку и потянул за собой. Ноги не слушались. Катя продолжала сидеть и пыталась собрать мысли. Её рука выскользнула. Иван Никитич не стал силой поднимать её и вышел. Катя осторожно встала и медленно, еле касаясь рукой стола, прошла к роялю. Она бережно отвернула ткань и открыла крышку. Как долго она не касалась клавиш. Как соскучилась она по ним. Ряд желтоватых клавиш отливал ровным матовым блеском. Она нежно дотронулась до них и взяла аккорд. Еле слышно, робко, сама боясь нарушить покой кого-то невидимого хозяина этой квартиры. «Блютнер», словно понимая таинство момента, отозвался мягким тихим до-минором. Катя дождалась, когда растает последний звук, набралась смелости, села за рояль и тихо, осторожно заиграла ноктюрн до-минор № 13 любимого Шопена. Постепенно музыка становилась громче, отпускала робость, но накатила такая необъяснимая грусть и горечь, что, когда Иван Никитич вошёл на звуки музыки и обнял Катю за плечи, она упала головой на руки и разрыдалась. Она пыталась убежать, чтобы не показывать своих слёз, но Галеев схватил её и прижал к себе.
– Ну что ты, дурёха… ну разве можно
