Все граждане – ремесленники, los profesores и торговцы, так-то. Но упыри на уме себе, с сёл да других городов людей обещаниями заманивают, а слову вразумляющему странники нечасто доверяют, а как до головы-то правда дойдёт, так и поздно становится: вот что надежда да морковка, перед носом красующаяся, делают.
Впрочем, что я, что Чичо? Все там будем, все об этом помним. Как сказал старина Хименес:
Y yo me iré; y estaré solo, sin hogar, sin árbol
verde, sin pozo blanco,
sin cielo azul y placido…
Y se quedaran los pájaros cantando.[8]
Ах! Adios[9], старина. Dejemos la triste charla[10]. Так вот и идёшь, ноги еле волочишь, а то вдруг гитару крутобокую хвать и мчишь петь, что твой школяр. Хотя иные школярами остаются всю жизнь, с этим Чичо согласится, да.
Добрался я до места, сомбрер на пол положил – монет, мол, жду, люди добрые! – и стал наигрывать. Да людей сегодня бродило совсем уж мало, а кто был, к стенам жались да смотрели глазами круглыми. Когда Балда притащился, прижимая к себе за талию одетую в футляр скрипку, я молвил:
– Народ сегодня пугливый. Разойдёмся по-хорошему?
– А что расходиться, пока никто не видит? – отвечал Балда и икнул. Уселся прямо на пол и начал тщательно настраивать да облизывать скрипку свою. Движения его были до перебора точными, как у всякого, кто под мухой ходит, и я прямо-таки заинтересовался:
– Это откуда ты таким красавцем пришёл?
– День рожденья у одного в коммуне, – Балда снова кивнул и уточнил: – Второй день. Давай с нами, я приглашаю, как отыграем!
– А что б и нет? Айда! Долго не сыграем, вода с небес вот-вот польётся.
Балда повеселел и запиликал суетливее. Облака кидались на Санта-Марию бесчисленными полчищами, ползли скрытно, над самой землёй. Храбрая Мария дырявила их, величаво выплывая из тумана; а облака прыгали и вновь скрывали её за собой. Рядом с нами постанавливались зрители-слушатели, и я, на них не глядя, гаркнул:
– Проходимте по делам! Не выступаем ещё!
Но остановившиеся молчали, как за гробом, и я – la cabeza vacía![11] – только и поднял глаза. Как увидел их, так и подумал: ай, дурак, надо было сразу на предложение Балды бежать – бить теперь будут!
Прошлоразовые бисерные это пришли, и, судя по лбам сморщенным да губам в струну сжатым, пришли с намерениями угостить нас пудовыми кулаками. Но надежда не растаяла в воздухе туманном, и я воскликнул:
– Друзья!
Я толкнул ногой сидевшего блаженно в обнимочку со скрыпочкой Балтасара, он ошалело поднял глаза и протрезвел мгновенно; а я продолжал:
– Пришли, дабы обменяться песнями?
– Добрый вечер и тебе, музыкант, – сквозь зубья свои процедил один бисерный. – Ты соврал, и мы знаем это.
– Какого чёрта? – я разразился всей бранью, которую знал, руками размахивая и вознося их к небу. – Приходите в наш дом, insultais[12], обижаете, а какие ваши доказательства?
– Мы были у градоначальника, – второй бросил, что монетой одарил.
– Это кто вас, малышатых, пустил? – продолжал я, в общем и целом ясно понимая,
И я пойду; и я буду один, без дома, без леса зелёного, без колодца белого, без неба голубого и мирного… и останутся птицы петь. (Хуан Рамон Хименес)
Прощай!
Оставим пустые разговоры.
Пустая голова (исп)
Оскорбляете (исп.)
