style="font-size:15px;"> – Нет?
– Женоненавистник – это тот, кто ненавидит женщин, боится их или считает в чем-то ниже себя. Похоже на тебя?
– Нет, но… кто же тогда я?
– Это просто, – сообщил ему «ТераДруг». – Ты сексуальный садист. Это совершенно иное.
– Правда?
– Секс – очень древний инстинкт, Ахилл, и он формировался не в вакууме. Он переплетается с другими базовыми побуждениями: агрессии, территориальности, конкуренции за ресурсы. Даже в здоровом сексе присутствует немалый элемент насилия. Секс и насилие имеют немало общих нейронных механизмов.
– Ты… хочешь сказать, что все такие же, как я? – На такое он и надеяться не смел.
– Не совсем. У большинства людей имеется переключатель, который на время секса подавляет агрессию. У одних такие переключатели работают лучше, у других хуже. У клинического садиста этот переключатель работает очень плохо.
– И это я, – пробормотал Ахилл.
– Весьма вероятно, – сказал «ТераДруг», – хотя без должного клинического обследования уверенности быть не может. Я сейчас не имею выхода в твою сеть, но предоставлю список ближайших медавтоматов, если ты скажешь, где мы находимся.
За спиной Ахилла тихо скрипнула дверь. Он обернулся и похолодел до костей.
Дверь спальни распахнулась. В темном проеме стоял отец.
– Ахилл, – донесся из вращающейся бездны голос «ТераДруга», – ради твоего же здоровья, не говоря уже о душевном спокойствии, тебе крайне желательно посетить один из наших филиалов. Гарантированная диагностика – первый шаг к здоровой жизни.
«Он не мог услышать», – сказал себе Ахилл. «ТераДруг» звучал в его наушнике, а если бы папа подслушал, наверняка бы вспыхнул световой сигнал. Папа не взламывал программу. Он не мог услышать ее голос. И мыслей Ахилла.
– Если тебя беспокоит цена, наши расценки…
Ахилл почти не задумываясь стер приложение, его сильно мутило.
Отец не шевелился.
Он теперь вообще мало двигался. Невеликий запас топлива в нем выгорел, и он застыл где-то между горем и равнодушием. С падением церкви его яростный католицизм обратился против него же, выжег его изнутри и оставил после себя пустоту. К моменту смерти матери там даже печали почти не осталось. (Сбой лечения, глухо сказал он, вернувшись из больницы. Активировались не те промоторы, тело обратилось против собственных генов. Стало пожирать себя. Сделать было ничего нельзя. Они подписывали отказ от претензий.)
Сейчас папа стоял в темном проеме и чуть покачивался – даже кулаки не сжимал. Он уже много лет не поднимал руки на своих детей.
«Так чего же я боюсь? – удивился Ахилл, чувствуя, как желудок стягивается в узел. – Он знает, знает. Я боюсь, что он знает».
У отца почти неуловимо растянулись уголки губ. Это была не улыбка и не оскал. Вспоминая тот день, взрослый Ахилл Дежарден видел здесь своего рода понимание, но тогда он понятия не имел, что это значит. Он знал лишь, что отец повернулся и ушел в главную спальню, закрыл за собой дверь и никогда
