Моздока, станиц Наурской, Червленной и Шелковской… Говорили об угущающихся штыках гяуров в крепости Грозной, которая смердящей язвой уже второй десяток лет выгнаивалась на равнине Малой Чечни; о грядущих смертельных битвах с неверными и об оружии… Это тема особая. Горцы любят и почитают оружие, как и все мужчины мира, однако любовь эта у них на грани безумства и помешательства, сильнее страсти к женщине, выше заоблачных пиков гор. Бахвальство на сей предмет в устах кавказца предела не знает… Чеченцы, как и другие дети гор, больны эти недугом чрезвычайно. В особицу они уважают хвастать своим родовым оружием… Сделай шаг – спроси у кого-то о прадедовской шашке, кремневке деда или кинжале отца! – владелец станет часами вещать, где и когда, в какой переделке этим благородным орудием кровной мести убит был враг во благо святого дела.
Слышал Дзахо-абрек и о многом другом, но какие бы ни велись разговоры среди мужчин – все они заканчивались одним: местью аргунцам и зловещей горской клятвой – отмстить за позор тейпа, за гибель родни… Ему – бешеному псу Бехоеву.
Время – и друг и враг, оно способно сделать человека счастливым, богатым, великим, прославить в веках, а может и в одночасье затянуть петлю на шее. Время неумолимо. За все сокровища мира его не повернешь вспять. Время не прощает тому, кто забывает о нем, кто надменно поворачивается спиной…
Бехоев не забывал о сем правиле ни на миг. Вернее, в жизни его пролегла роковая межа, перешагнув которую, бег времени остановился. Остановился с того самого часа, когда сверкающая сабля Джемалдин-бека замахнулась над головою его Аргуни, сорвалась огнями пожарищ вниз… и вновь взлетела – жуткая и чумазая от крови…
Теперь же теченье времени было разлито в мести… Оно застыло в окаменевшем сердце абрека – в томительно-жгучем ожидании кровавой дани… Ночь лишь кажется мирной и тихой. В горском ауле и стены имеют уши.
Аргунец замер в рябой листве алычи, кожей ощутив, как пот проступил на его ладонях. Слева от него, чуть выше плетеного навеса, на плоской, как ладонь, крыше сакли лежал человек, укрытый не то буркой, не то медвежьей шкурой, и напряженно смотрел в его сторону. Чувствуя легкий щекотливый озноб, Дзахо тем не менее привычно положил указательный палец на спусковой крючок. Секунду держал – передумал. Рука осторожно легла на рукоять кинжала. Человек на крыше меж тем продолжал буравить взглядом плодовые кусты своего сада, в которых укрылся абрек. Белки его глаз сыро блестели в лунном свете.
Дзахо насилу выдержал гипнотический взор, который, казалось, вгрызался в самое естество души. Вгрызался настырно, целенаправленно. Отвести глаза – значит сломаться, обнаружить себя малейшей ошибкой. Выдержать такой взгляд – свихнуться от напряжения можно…
Но Бехоев сам чечен. Бехоев родом из Аргуни. Чеченская воля и честь! Выдержал Дзахо; не выдал себя ни шорохом, ни звуком.
Однако ахильчиевец не успокоился, не доверился обманчивой тишине, природное чутье не подвело ичкерского волка. Откинув
