Кто может перечить священной воле Газавата?
Джемалдин умолк. Молчал и Ханпаша. Угрюмо понурил он белую от седин голову, ровно непомерная тяжесть легла ему на плечи и согнула его. Перебирая бирюзовые четки, он глубоко вздохнул и, шаркая кожей чувяков, отошел от Джемала.
* * *
…Утром следующего дня, как и обещал Ахильчиев, с первыми стрелами рассвета из пуховых перьев тумана, точно призраки, один за другим объявились семь всадников; закутанные в башлыки и бурки, из-под которых торчали винтовки, они осторожно выехали на пустынную площадь перед мечетью, зорко огляделись, спешились, почтительно приложили руки к груди, поклонились вышедшим им навстречу старейшинам и окружившим их часовым.
…Чуть позже, после обмена приветствиями, из зева каменных челюстей вырвался еще один верховой, покружился на приплясывающей лошади, получил знак от своих, вытянул гривастую бестию плеткой и так же стремительно умчался прочь.
…Дзахо, шепча молитву, крепче сжал в онемевших пальцах винтовку. По каменной посадке он узнал горца; усталым, настороженным взглядом провожая косматую бурку, качавшуюся над лошадиным крупом, тяжело вздохнул. Цепкая память абрека не подвела. То был убийца неверных, неукротимый великан Гуду. Харачоевский Гуду! – искуснее воина и разведчика в Ичкерии трудно сыскать…
…Через четверть часа – ожило ущелье; зацокали без опаски десятки лошадиных копыт, с седел и крыш домов полетели знакомые фетиши кавказского гостеприимства. Аул, как потревоженное осиное гнездо, закишел людьми, улочки запрудились всадниками, вооруженными сельчанами, горластой, вездесущей ребятней.
…Джемалдин-бек на прощанье прямо с седла обнял свою любимую семью, ни дать ни взять, как беркут над гнездом укрывает сильными крыльями своих птенцов… Тут же сказал что-то двум мюридам, охранявшим его родных, отпустил их властным взмахом руки… Затем, потрясая над папахой винтовкой, он диким галопом промчался вдоль длинных рядов притихших сородичей, оглашая аул воинственным кличем тейпа, призывая всех горцев Кавказа в священном порыве, как завещал Шамиль, опрокинуть русских за Терек, объединить в железный кулак магометанские племена от моря до моря, окольцевать их пояс единой всесокрушающей саблей Ислама, а тем, кто будет поднимать головы, – срубить их на устрашенье врагам.
Дзахо, супротив собственной воли, был зачарован действом. Площадь кричала Джемалдин-беку, словно пророку: «Ля илляха иль алла!», потрясала оружием, гарцевала на лихих конях, готовая хоть сейчас к священному походу.
Канула в вечность пора прощанья – сводный военный отряд во главе с Ахильчиевым погнал лошадей прямиком на север, туда, где неторопливо катила свои темные воды ленивая Сунжа, туда, где саранчой стрекотали пролетки русского командования, где дрожала земля от русского сапога, где бесчисленные копыта казачьих сотен вытаптывали вольные пастбища равнинной Чечни.
* * *
«…Баркалла, Джемал. Теперь я знаю тропу твоего коня.
