спокойно? – Гадес повернулся к Харону. – В городе?
– Конечно. Но я специально еще раз проверил перед твоим приходом. Никого постороннего. Только здесь, на болотах, на самой границе, смогли пробраться и подложить… вот это.
Гадес нахмурился.
Никто не проникает в Подземный мир без его ведома и разрешения.
Никто не смеет… и никто не может. Но скелет под его ногами насмехался почти беззубым ртом, и самим фактом своего существования говорил о том, что на этот раз кто-то проник. Кто-то смог.
Как и сумел убить одного бога и едва не уничтожить другого.
Сигарета закончилась, и Гадес сделал едва уловимое движение большим и указательным пальцем, будто растирая – окурок превратился в пепел и осел в траву сияющими искрами.
Что-то еще не давало покоя с этим скелетом. Что-то неуловимое. Гадес приглядывался к цветам, склоняющимся на кости, к фиолетовым искрам, таящимся на бедрах. Определенно человеческий скелет, выбеленный самой землей, но… было какое-то «но». Едва ощутимое. Почти неуловимое. Зуд на кончиках пальцев.
Цербер почуял настроение и желание владыки и начал снова крутиться вокруг скелета, обнюхивая его каждой из трех голов. Сгустки теней с шерсти порой опадали на ребра, а в примятой траве, где только что стояла лапа, копились искры.
Внезапно остановившись, Цербер заскулил и вскинулся, всеми тремя головами уставившись на Гадеса.
Он отшатнулся, едва не налетев на Харона. Здесь, в собственном мире, когда рядом не было даже приближенных, кроме верного Харона и Цербера, Гадес мог себе позволить не держать маску всемогущего бога.
Он – воплощенная тьма. Он – смерть, безжалостная и настигающая каждого.
Но не только.
Опустившись на колени, Гадес протянул руку и несмело коснулся костей. Кончиками пальцев. Трепетно, почти нежно провел по ключице. На миг ему почудилось, он ощущает запах сладковатых лилий.
– Персефона, – понял Харон, – это скелет последнего тела Персефоны.
Все боги обладали телами, но они немного отличались от человеческих, были способны вместить силу. И если старое по какой-то причине приходило в негодность, могли создать новое.
Все, кроме Персефоны, чей дух перерождался после смерти тела – и ее останки, в отличие от других богов, не исчезали, а разлагались, как любые человеческие.
Гадес поднялся, но ощущал, как его бьет дрожь. Цербер ткнулся одной из голов в его бок, поскуливая – Персефону пес всегда любил.
– Тебе надо выпить, – заявил Харон. – Пошли.
Беседка стояла неподалеку. Черная, кованая, с изящными стальными цветами, такими же опасными, какой иногда бывала сама Персефона.
На столе уже стоял графин с темно-гранатовой жидкостью: человеческая выпивка на богов действовала слабо, но только не настойка на водах рек Подземного мира. Харон налил два бокала, но пить не торопился – Гадес осушил свой залпом.
На порог Подземного мира подкинули вовсе
