Софи достала телефон, проверяя, но никаких звонков или сообщений, так что оставалось только облегченно вздохнуть. У матери клиент этим вечером, и Софи отлично помнила миссис Эриксон. Каждый раз она приходила с паранойей, что муж хочет ее отравить – но почему-то всё еще не сделал этого за двадцать лет брака. Миссис Эриксон подолгу пила чай с матерью, а потом та не меньше времени делала ей расклады на таро – на мужа и любовника, история с которым длилась тоже лет пять без всяких изменений.
И всё же Софи поставила телефон на беззвучный режим: ей не хотелось, чтобы мать помешала. Ожидая Гадеса и чай, Софи с интересом рассмотрела салфетки с бледной картинкой стилизованного музыканта, приветственно поднявшего руку. Откуда-то из-под потолка лилась приглушенная мелодия рок-баллады, а за большим стеклом, около которого сидела Софи, были хорошо видны теплые огни машин и ярких фонарей на улице.
Ей нравилась ее жизнь. Нравился уютный домик, в котором пахло травами и благовониями, комната с постерами и гирляндой под потолком, школа и выпускной класс, ее друзья и блокноты, в которых она рисовала нелепых зверушек.
Но почти всегда у Софи оставалось ощущение, что чего-то не хватает. Как будто она сама – неполная. Словно есть что-то большее, по чему она тоскует, но даже не может назвать. И эта часть ее успокаивается, когда она в одиночестве бредет по темной улице, даже рискуя нарваться на ворчание матери из-за позднего возвращения. Или слушает в полумраке своей комнаты, под мерцание гирлянды, мрачноватую музыку, устроившись на сбитой постели и рисуя у зверушек клыки и когти.
Мать не любила такие картинки. Ей не нравились готические романы Софи, и уж точно она была против музыки, которую предпочитала дочь. Но Софи просто научилась… лавировать. Показывать матери только то, что та хотела видеть.
И продолжать в глубине души тосковать о чем-то невыразимом, чему даже не могла подобрать определения. Ощущение на грани узнавания.
Глупости, как говорила мать. Всё это просто глупости подросткового возраста.
Но сейчас, теребя салфетку с силуэтом музыканта, Софи вдруг поняла, что этим вечером ощущала себя уютно. Цельной и законченной. Может, именно поэтому она согласилась на встречу с Гадесом – абсолютно незнакомым ей человеком, Софи ведь никогда раньше так не поступала. А может, работало его мрачноватое обаяние, с которым – Софи это с горечью признавала – музыкант наверняка соблазнял восторженных девиц. И всё же Софи не жалела о вечере.
Гадес появился неожиданно, одним плавным движением усаживаясь напротив Софи, как будто тьма перетекла из угла за стол. Чуть нахмуренные брови, что-то его беспокоило, и глаза, казавшиеся в полумраке черными. Но Софи он только сказал:
– Извини, что заставил ждать.
Она неопределенно пожала плечами.
Сейчас Гадес больше чем когда-либо, напоминал хищника. Собранного, стремительного и опасного. Не того, который нервно выпускает когти, а того, кто застыл, подергивая кончиком хвоста, выжидая удобный момент, чтобы сделать всего одно движение и перегрызть горло.
Софи
