style="font-size:15px;"> – Это не Гольцман, Боря, это – фараон.
– Ты права, Гольцман никогда не был фараоном, иначе мы бы знали. Гольцман нам всю свою жизнь уже рассказал, он простой сторож.
– Мадам Феня, а он хорошо сохранился для двух тысяч лет.
– Он забальзамированный, поэтому и сохранился, – ответила мадам Феня.
– Значит, если забальзамировать, то человек не постареет?
– Да.
– Тогда давайте забальзамируем папу.
– Бальзамируют, Боря, только мертвых.
– Жаль, – сказали дети хором, доели бутерброды, попрощались с мадам и ушли. Мадам Феня прилегла и немного даже задремала, когда ее разбудил переполох во дворе. Мадам поднялась и, подойдя к окну, отдернула занавеску:
– Что случилось?
По двору бегали мокрые с головы до пят Додик со своей женой Региной, Соломон, жена Павы, Кацик и сантехник.
– Я перекрыл воду. А кая-то сволочь залезла в люк и открыла вентиль. Я сделать ничего не успел.
Мадам Феня выскочила во двор. Кацик отжимал платье жены Павы. Самого Павы не было, из люка торчала чья-та задница и две ноги в брюках. Это Пава, догадалась мадам.
– Какой сильный напор, как при потопе, – смеялся Кацик.
– Не щупай жену Павы! А ты, Соломон, на шо вытаращился? Зеньки не повыползают?
Все стали смеяться. Пава из люка вытаскивал детей.
– Пава, ты даже не подозреваешь, кто помогал выжимать платье твоей жены. Куда ты смотришь?
– На детей, мадам Феня.
Дети были грязные и мокрые.
– Они только час назад вымылись от такой же грязи.
– А мадам Феня нас накормила.
Все засмеялись, а на Соломона напала икота. Вылез сантехник, черный от грязи и мазута, и тоже засмеялся, глядя на детей и взрослых. Все – грязные и мокрые – стоят полукругом и хохочут.
– Шоб я так всю жизнь смеялась, – сказала мадам Феня. Все захохотали еще громче.
Шестнадцатого сентября сорок первого года в город вошли румыны и фашисты. Город уже был разрушен, пресной воды не было, и пришедшая власть возобновила расстрелы с новой силой. Голод и холод уже забрали жизни Додика, его детей и жены. Соломона расстреляли, а мадам Феня пропала где-то в Германии, куда увозили в товарных вагонах всех пойманных евреев. Вечер уже, иди спать. Завтра, если захочешь, я дальше расскажу о нашей жизни.
Мне снится дедушка – молодой и красивый, в самом прекрасном городе Санкт-Петербурге, обнимая жену и отца, он восклицает: «Ура! Я завтра офицер!». Каждые каникулы и летом, и зимой мы ездили к бабушке в деревню. Жизнь не сломала ее, она добрая и нежная, а сколько пришлось пережить ее поколению! Три страшные войны, а между ними голод и смерть. Я ждал продолжения рассказа, ведь – как же так – жизнь при новой власти наладилась: и комната, и документы, и работа есть, а дедушка был расстрелян как враг народа. Почему? Как они оказались в деревне? Если уехали из города, то когда? Все, что было связано с жизнью дедушки, мне хотелось знать, казалось, он оживает в моем сознании. На следующий день я никуда не пошел, так
