– целиком взята из отчета Кестнера.
В «Поэзии и правде» Гёте описывает историю возникновения «Вертера» так, будто известие о самоубийстве Иерузалема стало искрой, положившей начало литературной переработке его любовных переживаний в Вецларе. На самом же деле прошел целый год, прежде чем Гёте приступил к работе над «Вертером». И за этот год многое произошло.
После гибели Иерузалема Гёте пребывает в подавленном и одновременно фривольном настроении. Он активно переписывается с Кестнером, не без кокетства разыгрывая роль друга семьи, страдающего от неразделенной любви. Словно желая усилить собственные мучения, он настаивает на том, чтобы самому позаботиться об обручальных кольцах ко дню их свадьбы. 7 апреля 1773 года Гёте посылает кольца по почте, добавляя в письме, что отныне не будет «проявлять любопытство», желая увидеть жениха и невесту. На свадьбу он тоже не приедет. Силуэт Лотты, до тех пор висевший над его кроватью, он убрал из спальни. И лишь только когда он услышит, что она «отходит после родов», начнется «новая эпоха, и я буду любить уже не ее саму, а ее детей»[380]. После этого он на все лады задает вопрос, правильно ли он поступил, столь поспешно уехав из Вецлара. Был ли он слишком холоден или слишком горяч? «Мне это не стоило особых усилий, и все же я не понимаю, как такое было возможно»[381]. Такое ощущение, будто он вынужден оправдываться перед кем-то за то, что проявил себя холодным, бездушным любовником. Такое поведение совершенно абсурдно в отношении Кестнера, который был несказанно рад, когда Гёте добровольно сдал позиции. Гёте же делает вид, будто обошелся с Кестнером не самым справедливым образом. Может, надо было бороться за Лотту более решительно? Разве зря его считают покорителем женских сердец? «И, между нами, скажу без хвастовства, в девушках я знаю толк»[382]. Кестнеру Гёте не завидует, и, как он пишет, сам собирается жениться. У него-де есть на примете одна особа – скорее всего, Гёте имеет в вид Анну Сибиллу Мюнх, которая была определена ему в подруги по жребию во время игры в марьяж. Однажды он пишет, что Лотта ему приснилась: он вел ее под руку по аллее, прохожие останавливались, окидывали ее оценивающим взглядом и смотрели им вслед. «Такие я вижу сны, – пишет он далее, – <…> и бреду по жизни, веду ненавистные судебные процессы, пишу драмы, романы и тому подобное. Рисую, флиртую и позволяю жизни идти своим чередом»[383]. В одном письме он дает понять, что рад, что выпутался из этой истории, в другом – жалуется, что Лотта не выходит у него из головы. Во всяком случае, он и сам себя не понимает: «Я не знаю, почему я, глупец, так часто вам пишу»[384].
Иногда в его письмах слышны и совсем мрачные настроения. «Я блуждаю по пустыне»[385], – пишет он. Или: «Моя жалкая жизнь превращается в бесплодную скалу»[386]. Он дает понять, что порой его посещают «самоубийственные мысли»[387]. В «Поэзии и правде» Гёте говорит о кинжале – долгое время он клал его перед сном рядом с кроватью и пару раз пробовал, «не удастся ли мне вонзить
WA IV, 2, 73 (7.?4.1773).
WA IV, 2, 76 (10.4.1773).
WA IV, 2, 81 (?14.4.1773).
WA IV, 2, 91 (июнь 1773).
WA IV, 2, 76 (10.4.1773).
WA IV, 2, 75 (апрель 1773).
WA IV, 2, 82 (21.4.1773).
WA IV, 2, 43 (декабрь 1772).
