даже слишком человеческая работа. По Ницше. Но с другой стороны – неподвижность. И всегда, «с одной стороны» и «с другой стороны», примирение противоречий, нейтрализация контрдоводов. Мало того, требуется мгновенно, да еще и «с высоким подниманием бедра», промчаться от старта к финишу. Тут же выясняется: организаторы все перепутали. Финиш оказался стартом. Надо бежать снова, только в другом направлении. И заполошный бег длится без конца. Но снаружи – абсолютный покой. Ритмичный пульс, ровное дыхание, нормальное давление крови. Так, вероятно, бегают сфинксы…
Для человека, обреченного думать, делание, совершение поступка становится отдыхом. Почти счастьем. Нет толчеи аргументов, правое не становится левым, а левое правым, все просто и хрустально ясно. Дядя Валя вот уже семь часов (!!!) сидит внутри пустой консервной банки. На Комсомольской площади. И никто ему не поможет, никто. Он так там и останется, пока не окоченеет. Надо ехать. Я и поехал. Водительского стажа к тому времени у меня было меньше пяти месяцев. Немного, мягко говоря. Но это и помогло. Я избежал ловушки, в которой так часто погибают среднеопытные водители, ловушки уверенности в себе. И я помнил, сколь немало сорокоградусной жидкости чередует во мне приливы и отливы. Каждое прикосновение к набалдашнику переключения скоростей, каждый поворот рулевого колеса, каждое нажатие одной из трех педалей («Газку! Газку!!! – кричал мне еще так недавно простоватый инструктор. – Сцепленьице! Тормоза!!!») я контролировал с точностью, которой позавидовал бы лучший пентагоновский компьютер. Аккуратно, нежно вписываться в повороты… Тормозить в несколько приемов, потому что очень скользко… Мимо гаишника проезжать, не снижая скорости, – не только слишком быстрая езда вызывает подозрения, но и слишком медленная… Держать дистанцию. Ушаковский мост, Песочная набережная, речка Ждановка, Васильевский остров, Пряжка, Калинкин мост, проспект Стачек… Вот она, угловатая коляскина дочка. Светло-серое пятно на темно-сером фоне. Слава богу, хоть метель улеглась. За вычетом звезд, совершенно рождественский вечер. Еще немного, и наступит «тихая ночь, святая ночь». Не хотелось бы! Было бы во всех отношениях лучше кончить дело побыстрей. («Побыстрей», – говорил я своей малолетней дочке, когда она располагалась на горшке посреди людного коридора. «Нет, – отвечала дочка, – я еще не побыстрела…») Дядя Валя сидел в своей одноместной галере продрогший, но каким-то чудом не окоченевший. Тоже, видно, мобилизовал резервы организма.
– Ты только не гони! – упрашивал он. – Совсем тихонько. Километров двадцать, не больше!
Я повиновался. Связал машины веревкой, и, с божьей помощью, мы тронулись. В роли буксира я выступал впервые. В роли баржи тоже ни разу еще не оказывался. Только много спустя, побывав в шкуре водилы, которого тащат на веревке, я понял, чего натерпелся дядя Валя в тот вечер. Его тарахтелка и с включенным-то мотором, разогретая, управлялась через силу. А мертвая, заледеневшая, и вовсе походила на вагонетку… Каждое торможение – почти инфаркт. Каждый поворот
