Периодически ораторов перебивали полицейские мегафоны, призывающие ровными протокольными голосами соблюдать закон и разойтись по домам. По каким домам, по публичным?
Пеликанов увидел молодого человека с красно-белым спартаковским шарфом на шее, которого под руки потащили в автозак. Парень изо всех сил упирался, подгибал ноги, нелепо зависая в воздухе, и истошно кричал: «Татаро-монголы!» Жора понял, что это те же фашисты, только намного креативнее. Его товарищи возмущенно улюлюкали, но отбить парня у «космонавтов» не решались. Один немолодой человек с козлиной бородкой, глядя на все происходящее, заметил другому такому же великовозрастному: «Пора, Эрнестушка, валить из страны». Его спутник согласно закивал. Пеликанов готов был биться об заклад, что тот, который предлагал валить, говорил об этом не впервой и что повторит еще неоднократно.
Жора попытался определить свое точное местоположение на площади, но не смог. Он и сам будто бы завис в воздухе, а все происходящее видел как бы со стороны, одновременно из разных точек пространства. Получалось, что он вроде бы как находился на Манежной площади более, чем кто-либо другой, един во множестве мест, но вместе с тем его не было в толпе протестующих. Какого-то ярко выраженного отношения к происходящему он в себе не ощущал. Было ясно, что площадные персонажи делали по зову сердца то, что от них требовалось жизненными обстоятельствами и принадлежностью к определенной социальной группе.
Оттого, что роли в этом спектакле были прописаны и распределены с какой-то сводящей скулы определенностью, Пеликанов почувствовал нечеловеческую тоску. Ему захотелось поскорей убраться отсюда, но как это сделать – он не представлял. Снова звать внутреннего демона, возникшего из внутреннего мрака, ему не хотелось. Да и что-то подсказывало, что тот вряд ли бы помог.
Все произошло само собой, площадь начала сильно искривляться, будто под ней начала вздыматься гигантская приливная волна. Накренились и посыпались кремлевские башни, начала рушиться кирпичная зубчатая стена. Здание Манежа вместе с брусчаткой, фонтанами и фонарями подняло вверх и поднесло почти вплотную к зданию реконструированной в первозданном виде гостиницы «Москва», а маршал Жуков на своем лихом коне прямиком въехал в ресторанный зал «Националя», отчего с хрустальным звоном посыпались стекла.
Жора стал с интересом рассматривать обнажившиеся слои археологического хлама, скрывавшиеся под поверхностью. Там виднелись кувшинные черепки, чугунки, старинные шахматные фигуры, серебряные монеты, кованые сундуки, темные, потрескавшиеся от времени иконы, каменные ядра, костяные пороховницы, сломанные шпаги, топоры и проржавевшие ветхие пистоли. Один раз ему показалось, что пред ним промелькнула библиотека Ивана Грозного, с толстыми, будто распухшими от водянки старинными фолиантами. Жора заметил среди прочего даже неизвестно как оказавшийся там треснувший череп неандертальца.
Потом все стихло. На месте, где еще недавно простиралась Манежная площадь, брезжила призрачная пустота, в которой Жора разглядел
